Владислав Романов - Нефертити

Эхнатон задумался. Наставник и раньше вызывал в нём раздражение своей неопрятностью, дурными запахами и самонадеянностью. Теперь к ним добавились злоба и мстительность. К чему, например, добивать поверженного соперника? Каким бы ни был Неферт, но он являлся учителем Шуада, немало для него сделавшим. Победителю больше к лицу благородство и умение прощать. Так когда-то любил повторять сам Шуад, вместилище немалой мудрости, но почему же он не следует своим наставлениям?

— Вот наш труд, ваше величество, — склонившись и передавая фараону сшитую книгу, заулыбался бывший жрец. — Половина экземпляров уже готова.

Словечко «наш» несколько покоробило Эхнатона. Честнее прозвучало бы «мой», если б Шуад разумел под этим собственную работу, или «ваш», если б он решился прежде всего подчеркнуть тот факт, что идея создания «Книги истин Атона» принадлежала правителю. Словом «наш» жрец их обоих как бы уравнивал.

— Хорошая книга, — пролистав несколько страниц, сдержанно отозвался монарх.

Раньше он хотел ввести обязательное изучение этих мудрых притч и заповедей в школах и во всех храмах, чтобы их настоятели умножали эти списки, раздавая своим прихожанам, но сейчас неожиданно раздумал. И всё из-за самого Шуада. Он не удержится и найдёт способ тайно объявить всем своё авторство. Вот и получится, что фараон насаждает идеи не Атона, а проныры жреца, предавшего своего учителя. Кто же их воспримет всерьёз?

— Ещё неделя, и мастерицы сошьют все экземпляры, ваше величество! — радостно сообщил жрец. — Стоит, наверное, выступить с чтением книги в нашем храме Атона!

Шуад явно чего-то добивался, льстиво заглядывая ему в глаза, и Эхнатон вдруг догадался: он ждёт, чтобы правитель объявил его Верховным жрецом. Нефертити за обедом говорила о том же, улыбаясь и поглаживая свой округлый живот, ибо носила уже второго ребёнка. Супруг молчаливо кивал, ибо сам когда-то и высказал эту идею и другого преемника просто не искал, не было его и сейчас, но, узрев перед собой льстивого, мстительного наставника, дух самодержца взбунтовался. Разве может бога, знающего все истины жития, представлять этот слабый и наделённый многими пороками человек? Неферт, возможно, и подворовывал, но хотел казаться бескорыстным: смело противоречил фараону, гнул своё, не боясь наказания, и всё это слышали. Первым каялся в своих винах, мог сутки простоять на коленях перед статуей Амона-Ра, молясь за Египет. А Шуад разве способен на такое? И что это будет за Верховный жрец, как не насмешка?!

— Мы этим привлечём внимание фивян к храму Атона, выделим его среди других! — восхищённо пропел наставник.

— Послезавтра мы переезжаем, — напомнил Шуаду фараон.

— Тогда проведём объявление книги в Ахет-Атоне, это будет ещё лучше, — не успокаивался жрец.

— Я подумаю, — нахмурился властитель.

Шуад умолк, не понимая, что могло рассердить самодержца. Он выбрал лучший экземпляр, где были устранены все ошибки, да и вышивальщицы постарались придать книге изысканный и дорогой вид. Одна обложка, сделанная из телячьей кожи, на которой речным жемчугом был выложен в солнечном круге портрет Атона, с золотыми застёжками, смотрелась необычно и сразу же привлекала внимание. Жрец хотел подсказать фараону, что любой богатый купец выложит за такую книгу не одну унцию серебра и золота, а значит, её можно продавать и получать большую выгоду, но хмурый вид повелителя его остановил. Пора было уходить, а Шуад так и не решался задать главный вопрос: о должности Верховного жреца.

Он помедлил и, не осмелившись испытывать судьбу, поклонился и двинулся к двери.

— Я надумал сам стать Верховным жрецом, — проговорил Эхнатон ему вслед, и Шуад застыл на пороге. — Раз я наместник Атона на земле, то через меня люди и должны узнавать его мысли и желания. Как считаешь, Шуад?

— Конечно, это правильно, — тут же согласился наставник, хотя его растерянный взгляд свидетельствовал об обратном.

— Но ты же хотел занять эту должность?

— Да, но я не знал, что и вы, ваше величество, на неё претендуете, — пробормотал он. — Наоборот, я хотел снять с вас лишнюю обузу, поскольку за жрецами требуется глаз да глаз, чтоб они не приворовывали, не бражничали, заботились о чистоте и убранстве храма, да мало ли повседневных забот, ваша милость!

— Вот ты и будешь этим заниматься как первый помощник Верховного жреца. С книгой же, — Эхнатон отложил её в сторону, — пока погодим. Не будем упоминать о ней вообще...

— Но, ваше величество, — круглое, как луна, лицо бывшего жреца вдруг вытянулось от изумления, рот открылся, точно готовясь проглотить гранат целиком, ибо такого поворота Шуад предвидеть не мог. — Такая упорная работа, столько лет я... но вам же самому понравилась эта книга, ваше величество! Я столько времени потратил на собирание притч...

— Мне книга нравится, но есть высшие соображения! — фараон поморщился, потёр виски. — Я же не сказал: никогда! Я сказал: пока погодим. Попозже явим её народу, сейчас же не время!

— Не время... — в волнении повторил Шуад, вытирая пот с лица.

Возвращаясь домой, Шуад только и повторял, как заклинание, эти магические слова: «Не время!», не понимая, что произошло. Он не расстраивался из-за должности, хотя надеялся, рассчитывал, видел себя в белом хитоне и жреческой короне, возвышающимся над бесконечной толпой внимающих ему египтян, но сие не случилось, и не столь уж важно. Всё равно он стал вровень с богом, ибо его книгу с трепетом будут читать тысячи, десятки, сотни тысяч по всему Египту и в течение веков внимать его истинам, заучивать наизусть, жить и следовать им на каждом шагу. И не важно, что их вручил каждому Атон, верховный бог, рано или поздно люди узнают, кто написал эти заповеди, кто придумал, сочинил для них короткие притчи и истории. Молва стоуста. Она быстро разнесёт имя создателя, оставив его на века, и потом уже будут говорить: «Книга истин Шуада», и последующие поколения фараонов с благоговением станут произносить его имя, интересоваться подробностями личной жизни толстяка, а жрец обязательно оставит потомкам своё жизнеописание, и на приёмах во дворцах, вспоминая о Нефертити или Эхнатоне, царедворцы и оракулы будут тотчас переспрашивать: «Это когда Шуад писал свою «Книгу истин»?»

Одна эта мимолётная фантазия наполняла его душу таким счастьем, какое доселе он никогда не испытывал. Что нежный барашек, вымоченный в кислом вине и зажаренный на углях, что ласки юных смуглых наложниц и рабынь, что сладкое вино? Телесные наслаждения преходящи, через день забываешь и помнить о них. Духовная же слава вечна, и странный вкус её ни с чем не спутаешь. Эхнатон до сих пор цитирует на память его краткие изречения, они всегда бодрят, как ожог холодного горного ручья в жаркий полдень.