Мария Сильято - Калигула

Гетулик ошеломлённо смотрел на него, как на явление бога. Но то, что он увидел через мгновение, парализовало его страхом. На площадь выехал один германский всадник, слева от себя он тянул за повод вторую лошадь, на которой неловко держался в седле человек, одетый как римлянин. Германец мощным рывком правой руки поднял своего коня на дыбы, вторая лошадь резко остановилась, римлянин кубарем скатился вниз и, ударившись о землю, с трудом попытался встать. Гетулик увидел, что руки у него связаны, и узнал в этом испачканном в грязи, перепуганном человеке в измятых одеждах Луция Вителлин, своего сообщника. Император, не слезая со взмыленного коня, с жестокой прямотой велел своим германцам арестовать Гетулика и пятерых трибунов, названных в письме.

Германцы слепо повиновались и моментально выполнили приказ. С чувством торжества он увидел, что при этом трагическом приказе никто из офицеров и легионеров не выказал возмущения — все неподвижно застыли, выстроившись безупречными шеренгами. Трибуны и центурионы смотрели императору в глаза, ожидая дальнейших приказов. А он прямо на плацу передал командование восемью легионами пятидесятилетнему военному трибуну с грубыми простыми манерами по имени Сервий Гальба, образ которого возник у него в голове в ту ночь.

Солнце, ветер и усталость высекли на лице Гальбы глубокие морщины — такую внешность передают его изображения. Архаично коротко, по-спартански остриженные волосы [59] Вообще-то, согласно Плутарху и прочим источникам, спартанцы славились длинными ухоженными волосами. говорили о несгибаемом упорстве. И император увидел, что стоило Гальбе выкрикнуть свой первый приказ, как войско застыло смирно.

Тем временем неосмотрительный и недалёкий Лепид не мог прийти в себя. После молниеносного военного суда перед глазами виновных выложили два злосчастных письма.

— Никогда, — проговорил председательствующий Гальба, — никто не видел более преступных и в то же время глупых документов.

Лепид, Гетулик и те пять трибунов были признаны виновными в покушении на величество римского народа. И страшный закон, принятый Августом, показался молодому императору мудрым и целесообразным.

— Никому из этих предателей, — велел он, — не давать возможности покончить с собой, потому что никто из них никогда не сражался за Рим.

И сказал бесстрастно молчавшему рядом Галибе:

— Впрочем, никто из этих отщепенцев и не просит об этом.

В знак презрения император приказал привести казнь в исполнение своим германцам.

Те выволокли всех семерых, сорвали с них знаки различия, оголили шею и со связанными за спиной руками и связанными ногами, как у стреноженных диких жеребят, поставили рядом на колени на равном расстоянии друг от друга. Никто из них — ни исполнители, ни осуждённые — за время этой медлительной операции не вымолвил ни звука. Пришёл палач, широкоплечий, выше всех остальных, с длинными светлыми волосами, которые, сливаясь с бородой, казались шлемом. Он посмотрел на императора, дождался его молчаливого сигнала и медленно подошёл к Лепиду. Когда-то этот человек был женат на сестре императора, а теперь, весь дрожа, стоял на коленях на мощённой камнями площади, и палач остановился рядом.

Потом палач медленно поднял двумя руками свой тяжёлый варварский меч и — с ужасным напряжением всех мускулов тела, от пяток до плеч — молниеносно опустил. Клинок сверкнул на солнце, и голова покатилась по земле, а тело упало на бок. Сила удара была такова, что кровь хлынула лишь через несколько мгновений.

С тем же устрашающим спокойствием палач подошёл к следующему приговорённому, которым оказался Гетулик. Император увидел, что тот закрыл глаза. Потом были пятеро остальных; палач с чёткостью и силой повторял одни и те же движения. Ни для кого не потребовалось второго удара. Когда все семь голов оказались на земле, он обернулся к императору и отсалютовал окровавленным клинком. За это время никто из тысяч присутствующих не издал ни звука. И император заметил, что убийство — как раньше у Августа и Тиберия — лишь на мгновение вызывает у него леденящее всепоглощающее чувство.

Вечером император сидел за ужином в претории. В мышцах не чувствовалось тяжести после поездки, и он констатировал, что пока испытывает лишь облегчение и никакого волнения.

Сидевший слева от него Сервий Гальба, новый командующий фронтом на Рейне, почтительно поднял кубок с вином.

— Твой отец поступил бы так же, как ты, — коротко сказал он. — Но наездник ты, может быть, даже лучше его. Только ты мог покрыть все эти мили за столько дней.

— Меня посадил в седло трибун Гай Силий, — вспомнил император, и это имя взволновало обоих.

Историки напишут, что за немногие годы своего правления Гай Цезарь проехал миль больше, чем многие правившие за гораздо более длительный срок. Он не поддавался усталости поездок, скачки, плавания по неспокойному морю, встречал в пути солнце Сицилии и зиму на Рейне. Так, свободно разъезжая, неожиданно появляясь там и тут, как его учил Германик, он узнавал реальное положение вещей, не замаскированное официальной помпой. Его наезды некоторых пугали, а у многих вызывали восторг. Император заботился, чтобы имперские дороги способствовали быстрому движению, и, если находил пыль и грязь, страшно гневался на чиновников, следящих за содержанием дорог, которые больше других избегали контроля над расходуемыми средствами. Одному небрежному квестору, который не следил за римскими улицами, по его приказу солдаты заляпали тогу грязью [60] Этот случай вошёл в историю, потому что этим небрежным квестором (или эдилом) был будущий император Веспасиан. . Этот случай разнёсся по легионам, которым приходилось месить много грязи.

Среди рейнских легионов запахи, голоса, отдалённые звуки буцин (боевых труб, означавшие смену часовых в ночном дозоре), приказы, передававшиеся по обширному каструму трубой или сигнальным рожком, возвращали его в знакомый мир — и конечно, здесь он спал хорошо.

— Хорошо, что ты здесь, — сказал Гальба. — Это слабый фланг империи. Ты успокоил границу на Евфрате, но на этой границе никогда ничто не успокаивается. Если когда-нибудь, дет через четыреста, враги, даже названия которых мы сегодня не представляем, прорвут рубеж, пределы империи, очерченные Августом, и пойдут на Рим, им не придётся переправляться через Евфрат или Дунай — на их пути будет Рейн.

Император рассказал ему, что в годы, проведённые на Капри, у него было время читать и размышлять над «Кратким изложением военного дела» великого Вегеция, в котором перечислялись строжайшие наставления не допускать неповиновения и расхлябанности среди легионеров, как это сделал Гетулик, допустивший здесь полный разброд.