Саймон Скэрроу - Кровь Рима [ЛП]

Помимо раненых, каждый фургон был тяжело нагружен мешками с зерном, колбасами, хлебом и сыром из поселений и ферм, разграбленных накануне фуражирами. Сети с кормом свисали с седел иберийской кавалерии, а их копейщики несли еще больше припасов, как и преторианцы и пращники. Катон остановился, чтобы проверить последние упряжки мулов, тащивших осадные механизмы. У погонщиков мулов не могло быть и намека на небрежные приготовления ввиду того, что колонна поднималась по дороге, петляющей высоко в горах. Глядя на неровную тропу, ведущую к ближайшему склону, он задавался вопросом, как можно назвать ее дорогой. И все же Радамист заверил его, что этот маршрут часто используется для обозов с верблюдами и торговых караванов. Если это было правдой, и они встретили бы кого-нибудь, то Катон намеревался попутно избавить их от еды и полезных припасов.

Как и прежде, Радамист и его люди должны были пойти в качестве разведки перед основной колонной, расчищая препятствия и находясь наготове иметь дело с любым противником, который мог попытаться воспрепятствовать движению. Повозки с запасами и осадными механизмами были распределены между каждой преторианской центурией, которым предстояло добавлять свои силы к упряжкам мулов всякий раз, когда дорога преодолевала крутой уклон. Вернувшись к фургону с его личным снаряжением, Катон показал Бернише свой отороченный мехом плащ и обратился к ней по-гречески.

— Дай мне это.

Она протянула к нему руку, затем резко остановилась и указала на плащ, затем на Катона и приподняла бровь. Он кивнул, и она передала плащ, прежде чем свернуться в углу повозки и накрыть себя одной из запасных туник Катона.

Накинув плащ на плечи и застегнув застежку, он почувствовал себя немного лучше защищенным от непогоды, и быстро потер руки, прежде чем подуть в них, чтобы предотвратить некоторое онемение, проникающее в его пальцы.

— Достаточно холодно, чтобы отморозить тебе яйца, не так ли? — Макрон ухмыльнулся, стоя рядом со штабной группой во главе когорты. — Тем не менее, мы все разогреемся достаточно скоро, как только ты отдашь приказ выдвигаться.

Катон оглянулся на ближайших солдат, которые, как и он, пытались согреть руки. Некоторые использовали полоски ткани, обвязанные вокруг рук, как импровизированные рукавицы, и Катон пожалел, что не приобрел предусмотрительно стоящую вещь, прежде чем покинуть Антиохию. Тонкая дымка выдыхаемого воздуха кружилась вокруг людей, упряжек мулов и лошадей, и впервые за много дней Катон почувствовал искру радости. Да, было холодно, и его калиги хлюпали, но было что-то волнующее в зрелище солдат, построившихся и готовых выступить на рассвете нового дня. Более того, было чувство привязанности и принадлежности к этим людям, в основном к закаленным ветеранам, которые видели столько же боевых действий, сколько и он. В некоторых случаях даже больше. Было также чувство привилегии командовать преторианцами, пращниками и погонщиками мулов, всего более тысячи человек. Катон чувствовал, что это сила, с которой нужно считаться, если ему представится шанс доказать это.

— Будем надеяться, — ответил он Макрону, глядя в небо. Было в основном ясно, обещая ясный день, но облака собирались над горами на дороге впереди. Если здесь, на берегу реки, было холодно, то была большая вероятность, что снег все еще будет лежать выше, даже в это время года под конец весны. Он молился, чтобы дорога не была завалена сугробами.

— Просто жду последнего из иберийцев, — продолжил Катон. — А, вот и они.

Оба офицера повернулись и оглянулись через брод, когда катафракты и копейщики прошли по берегу и нырнули в холодные воды Мурад Су. Лошади сначала пытались интенсивно вышагивать, поднимая мелкие брызги, но затем сдались, когда река достигла их боков, а затем их груди поднялись в потоке, направляемом сидевшими на них людьми в доспехах. Копейщики перебрались вброд на небольшое расстояние вниз по течению, используя боевых коней в качестве волнолома, чтобы облегчить себе переход. Когда они присоединились к ожидающим римлянам на дальнем берегу, всадники прошли вдоль колонны и двинулись вслед за отрядом конных лучников, уже хорошо продвинулись по дороге. Копейщики заняли места в тылу колонны, и когда последний из них вышел из реки, Катон сел на коня и отдал приказ выступать.

Сначала дорога вилась через предгорья с легким уклоном, что позволяло повозкам грохотать без посторонней помощи, и Катон был доволен скоростью продвижения. Четко обозначенные колеи доказали, что Радамист говорил правду о частом использовании дороги, и было немного камней, которые нужно было бы выкорчевать и отбросить в сторону, чтобы они не привели к резкой остановке колес транспортных средств. Последние весенние полевые цветы расцветали на склонах холмов желтыми и пурпурными гроздьями среди валунов и выступов скал. Стрижи порхали над головами и наполняли воздух своим щебетанием, а утреннее солнце показывалось над горами и заливало пейзаж своим румяным сиянием. Хотя они продвигались с тяжелыми грузами, люди были в прекрасном располодении духа, счастливые покинуть пыльную равнину и дышать чистым воздухом, пропитанным запахом вереска и сосен с обеих сторон.

Макрон шел на небольшом расстоянии позади лошади Катона, счастливо насвистывая, предаваясь непристойным воспоминаниям о Петронелле и время от времени сметая головки цветов своим витисом. Он был рад видеть Катона, выходящего из темного мрака, накрывшего его в Лигее. Это была сторона его давнего друга, которую он никогда раньше не видел, и это потрясло Макрона, так как он не мог понять, через что прошел Катон. Изнурение тела, с которым он был знаком, и сопровождающая его мимолетное отупление. Физический и умственный крах Катона был гораздо более серьезным и сопровождался мраком души, который нашел свое выражение в разрушении города и резне его жителей. Когда он вспомнил подробности разграбления Лигеи, свист изчез из уст Макрона, и он глубоко вздохнул.

— Нельзя было этого делать, — пробормотал он про себя. По его мнению, было достаточно справедливо разграбить город, поскольку, если бы у людей было немного времени, люди оправились бы от потери и вернули бы его к жизни, восполнив эту неудачу. Но разрушение города было расточительным. Лигея никогда не воскреснет из пепла. Ее улицы никогда больше не узнают шума людей, занимающихся своими делами, не услышат ни пронзительные крики играющих детей, ни песнопения местных священников. Теперь Лигея превратилась в обугленный памятник, почерневшие руины, медленно заростут сорняками, а дикие собаки и вороны разбросают кости мертвецов. Такие мысли тяготили Макрона. Он не мог отделаться от мысли, что каким бы богам ни поклонялись лигейцы, такое злодейство наверняка возмутило бы их. Кто знал, какие несчастья они уготовили осквернителям их храмов?