Саймон Скэрроу - Кровь Рима [ЛП]

Макрон кивнул, делая мысленную заметку, затем продолжил.

— Последним из парней было поручено доставить повозки. Я оставил приказ снести походный лагерь, но этот иберийец, Нарсес, сказал, что иберы хотят использовать его, чтобы загнать своих лошадей. Я не видел в этом никаких проблем.

Катон на мгновение задумался. — В этом есть логика. Лучше так, чем если наши парни будут вынуждены оставить конюшни.

Макрон ухмыльнулся.

— Это то о, чем я подумал, господин. Во всяком случае, повозки оставлены под охраной в торговом дворе ниже акрополя. Люди из оставшихся двух центурий, которым у нас нет места во дворце, живут в домах возле двора. Это центурии Игнация и Порцина, а также ауксилларии. Им также обеспечили питание, по крайней мере, так говорит распорядитель.

Они взглянули на Аргалиса, порхавшего в задней части зала, с тревогой наблюдая за всем, чтобы убедиться, что все потребности гостей удовлетворены.

— Я думаю, мы можем рассчитывать на то, что он сдержит свое слово, — сказал Катон с кривой улыбкой. — Это одна из работ, которую я был бы счастлив переложить на чужие плечи.

— А, пора! — глаза Макрона загорелись, когда к нему подошла очередь слуг с тарелками и винными амфорами. Они поставили их перед римскими офицерами и поспешили обратно к двери, ведущей на кухню. Макрон пробежался глазами по еде и потянулся к глазированному каплуну, а затем опомнился, чтобы посмотреть на Катона, ожидая, что тот первым начнет трапезу.

— Давайте, ребята, — ухмыльнулся Катон. — Набросились.

Его офицеры не нуждались в дальнейшем поощрении и дружно навалились на разложенную перед ними еду и питье со всем желанием людей, которые на протяжении большей части кампании мирились с простым походным рационом, приправленным случайными грабежами. Подход Катона был более сдержанным, поскольку он сознавал необходимость выдерживать стандарт изысканного поведения, соответствующего его рангу. Он взял несколько маленьких пирожков и, неуклонно жевая, откинулся на кушетке и оглядел других гостей и их хозяина. Напряженная атмосфера, царившая над большей частью зала, была ощутима, и Катон решил, что он и его люди останутся здесь ровно настолько, насколько это будет нужно, а затем извинится и сошлется на другие различные обязанности, требующие их внимания. У него не было желания оставаться свидетелем каких-либо дальнейших проявлений жестокого деспотизма Радамиста.

И как раз тогда поведение Радамиста резко изменилось. Кислое, задумчивое выражение сменилось широкой улыбкой, когда он сел и посмотрел на вход. Катон проследил за его взглядом и увидел, что прибыла новая группа: четыре женщины в вуалях и струящихся платьях ярких цветов и рисунков. За ними шла еще одна женщина в платье из богатой темно-синей ткани. Она держалась властно, ее глаза были подведены сурьмой, так что они были еще более выразительны над вуалью, закрывавшей ее нос и челюсть тонкими цепочками из золота и серебра, пронизывавшими благородную ткань. На ее руках было еще больше золота: браслеты, украшенные драгоценностями, тянулись от ее запястий почти до локтей. Шум в комнате быстро утих, когда все взгляды обратились на нее.

Макрон тяжело сглотнул и пробормотал: — Клянусь богами, эта женщина — выкуп, достойный царя.

Катон кивнул, сразу понимая, кем она должна быть, еще до того, как распорядитель объявил о ней. Стук его посоха эхом отдавался от окружающих стен, требуя тишины, которой она уже добилась своим ослепительным появлением.

— Ее Царское Величество, царица Зенобия…

Послышался шелест мантий, гости поспешно поднялись на ноги и почтительно склонили головы. Слуги в центре зала отошли в сторону и низко поклонились, в то время как спутницы Зенобии величественным шагом следовали впереди владычицы. Когда они подошли к помосту, Радамист поднялся на ноги и протянул руки. Остальные женщины отошли в сторону и заняли свои места за накрытым для них маленьким столиком, а Зенобия поднялась по ступеням на помост и взяла мужа за руки.

— Моя дорогая жена, — произнес он нараспев. — Мое сердце наполняет безмерная радость от того, что я могу видеть тебя вновь подле меня.

Она наклонила голову, прежде чем ответить ясным голосом: — И мое сердце также, Ваше Величество.

— Пойдем, сядь рядом со мной. — Радамист указал на свое ложе, и она осторожно опустилась, чтобы не позволить складкам ее объемного платья неловко запутаться под ней. Как только она села, гости вернулись на свои места, и разговор, в таком виде, в каком он был, постепенно увеличивался в объеме.

— Как трогательно, — тихо пробормотал Макрон. — Похоже, у иберийского парня все-таки есть мягкая сторона.

Но Катон не улыбался, глядя на помост. Удовольствие от хорошей еды и хорошего вина в компании Макрона и других офицеров обратилось в пепел, когда его желудок сжался от беспокойства и стыда из-за разоблачения своей жалкой глупости. Макрон посмотрел на него с радушным удовольствием от распробованного каплуна.

— Катон? Парень, что случилось? Похоже, ты только что потерял денарий и нашел сестерций, засунутый тебе в задницу… Катон?

Когда Катон не ответил на его попытку юмора, улыбка Макрона исчезла с его губ. — Что не так, во имя Плутона? Яд? Тебя отравили?

Он в ужасе посмотрел на еду и позволил выпечке, которую он собирался съесть, упасть на его тарелку.

— Нет, — холодно сказал ему Катон. — По крайней мере, не такой яд. Посмотри на нее… Посмотрите внимательно.

Когда царице принесли еду, она потянулась, отстегнула вуаль и положила ее рядом с собой, прежде чем наклониться вперед, чтобы поднять инжир.

— Трахни меня… — Макрон покачал головой. — Это же она. Берниша.

— Да… Хотя я сомневаюсь, что это когда-либо было ее именем. — Катон стиснул зубы, когда на него обрушился весь масштаб ее обмана. — Значит, Зенобия.

— Но что, черт возьми, творится, во имя долбанного Плутона? — потребовал ответа Макрон. — Как тогда понимать тот факт, что она была пленницей Радамиста? Что она его тогда боялась? В чем их игра?

— Я не знаю. — Катон покачал головой, все еще пытаясь обдумать это, а затем его поразил холодный, ошеломляющий страх перед тем, что могло бы случиться с ним, если бы ее муж узнал о той ночи, когда она переспала с ним. Люди умирали из-за гораздо менее вопиющих проступков, причиненных Радамисту. Людей сжигали заживо и обезглавливали за то, что они так или иначе навлекли на себя его гнев. «Он уже доказал, что готов убить Петиллия и два десятка преторианцев для достижения своих целей… Или он? Может, это тоже был обман? Может быть, все таки парфяне их убили. Или же… или против Катона была сыграна еще более глубокая игра?» — Он нахмурился, пытаясь обдумать это. Возможно, Радамист с подозрением относился к своим союзникам. В конце концов, Рим был склонен использовать различных вельмож и царей в качестве фигур в великой игре имперского влияния против своих врагов. Царя-клиента можно было легко сдержать, если бы он знал, что Рим может заменить его одним из заложников, живущих в качестве «гостей» императора. Что, если Радамист задумал, чтобы Катон увел Бернишу-Зенобию в свой шатер? Она могла бы подслушать Катона и его офицеров и доложить своему мужу, если бы обнаружила, что римляне бросают Радамиста словно игральные кости, чтобы отвоевать для него Армению, прежде чем свергнуть его и захватить новую территорию для Империи. Было много вещей, которые она могла почерпнуть от Катона, особенно если бы она соблазнила его. Но зачем рассказывать ему то, что она якобы знала о судьбе Петиллия? Что от этого можно было выиграть? Катон рассудил, что он почти собирался ее выгнать. Ей нужно было сделать что-нибудь, чтобы сохранить свое место в его палатке. Поэтому она рассказала ему историю, настолько шокирующую, но убедительную, что он купится на нее, и она обманом заставила его «защитить» ее от Радамиста.