Семён Васильченко - Не той стороною

Оба торговца не на шутку рассорились и прервали сношения.

Помирились они странно — в связи с смертью Ильича.

Файн в это время почувствовал под собой прочную почву, вылезши из вечных мелких сделок по покупке в провинции ненужней захолустью галантереи, бритвенных лезвий и шелковых чулок. Ему улыбнулось счастье на подряде с поставкой для Мосстроя заказанного в Георгиевске чугуна, и он открыл бельевой магазин.

У Файмана дела шли хуже, потому что его беспрестанно подсиживал руководимый Бухбиндером объединенный кооператив, который теперь в числе десятка других магазинов не только раскинул одно торговое заведение прямо напротив торговли Файмана, но сплошь и рядом из-под рук у нэпмана вырывал партии товара от разных контор и представительств, будто специально выслеживая, где и что покупает Файман.

Галантерейщик, правда, духом не падал, оборачивался, но сделалось теперь это много трудней, чем прежде.

А его коллега без него стал отличаться.

Когда Москву ударило вестью о смерти Ленина, Файн по токам настроения, охватившего все население, понял, что эта смерть из числа тех, которые потрясают миллионы людей.

И он проникся сочувствием к общей скорби.

Но почтение перед трауром большинства жителей — это дело душевной деликатности, мешать же коммерции не должна была даже эта катастрофа.

Файн прежде всего добыл экземпляр плаката, изображавшего во весь рост Ленина с призывно поднятой рукой.

Он принес плакат в только что открытый им собственный галантерейный магазинчик. Взобрался на окно, пристроил плакат на витрине и, воображая, что проявляет верх ударной коммерческой мудрости, прицепил к протянутой руке изображения умершего вождя революции пару дамского белья.

После этого, оставив в магазине жену, он пошел к Дому союзов, где находилось тело Ленина и куда теперь тянулось большинство московского человеч-ника.

Файн решил отметить, что он — не враг партии и тоже верен Ленину. Но, зная, что другие торговцы будут над ним смеяться, он хотел сделать это украдкой, надеясь не дать заметить себя кому-нибудь в очереди. В душе он был за то, чтобы большевикам удалось в других государствах свергнуть правительства.

Он знал, что здесь на жгучем морозе стоят очереди желающих бросить последний взгляд на Ленина, и хотел сам выстоять, сколько бы ни пришлось, лишь бы увидеть хотя бы на смертном ложе того, кто при жизни вел за собой народ и своей смертью колыхнул массы.

Выйдя на Столешников, он увидел, что очередь значительно больше, чем он ожидал. Но он и представлял себе по разговорам, что не так скоро удастся вернуться домой, и поэтому пошел мимо хвоста ожидающих, к тому месту, где хвост нарастал новыми присоединяющимися к нему людьми разных общественных классов. Он убедился, что большинство ожидающих составляют рабочие, служащие и неопределенное какое-то про-столюдье. Успокоившись, он занял в очереди место, провел взглядом по другим ожидающим и вдруг поймал на себе взгляд Файмана.

Файман, очевидно, также недавно занял место, стоял бочком недалеко и сделал было неловкую попытку стушеваться. Но таиться было уже поздно.

Компанионы снова посмотрели друг на друга. Файн стоял уже вне очереди, будто он здесь находился случайно.

Оба торговца шевельнулись друг к другу.

— Вы, Соломон, гуляете? — с политичной любезностью подсказал Файман. — Ой, сколько народу любило — Ленина. Сообща у них все — хорошо. А мы один на другого дуемся! Здравствуйте.

— Здравствуйте, Давид Абрамович… Я же тоже гуляю, как и вы, — уклонился с хитрой неопределенностью Файн. — А дуемся, вы же знаете… Вы нехорошо, Давид Абрамович, отнеслись к моей заботе о вашем добре, когда этот пожар напугал всех в «Централе»…

Файман хорошо, будто путешественник полярных стран, был упакован в теплые одежды. Немного ослабил шарф на подбородке, чтобы разговаривать.

— Ну, чтобы не сердились, Соломон, я отдам вам все, только давайте не портить компании.

У Файна отлегло на сердце, и он потряс головой.

— Что ж, я теперь и не требую уже, Давид Абрамович, не обеднею. Компанией мы больше можем сделать, понятно. И у вас торговля, и у меня теперь торговля. Я зайду к вам в гости завтра. Ой, холодно как!

— Холодно, Соломон! Пристал я, хоть постою здесь послушаю, что говорят о Ленине.

— Я тоже, Давид Абрамович, хотел послушать. Да холодно, не уйти ли?

Файн вопросительно покосился на очередь и на Файмана.

Файман нерешительно поглядел на очередь, со своей стороны. На полшага отодвинулся от Файна и рассудил:

— А почему бы нам не пойти к Ленину, Соломон? Все равно гулять. Вас же не побьет дома никто за это?

— Я намеревался пойти, да все скажут, что нэпачи пошли к большевикам…

— Фуй, нэпачи! Мы же не хотим капиталистами сделаться и не открываем банка, а честно торгуем. Государству больше от этого пользы, чем если бы мы были нищими.

Файн растроганно подергал носом.

— Ох, Давид Абрамович, какой вы всегда… на что-нибудь толкнете меня. Я же за этим тоже пришел сюда, да боюсь, если не пустят…

Файман успокаивающе качнул головой.

— Я смотрел уже. Пускают и торговцев, какие не отличились чем-нибудь. Относятся ко всем вежливо, пускают. Пойдемте!

— Я теперь не догоню вас. Вы ближе.

— Это ничего, вместе выйдем. Я обожду вас возле дома, и вместе пойдем.

Файн кивнул головой в знак согласия и стал в хвост. И он и Файман стоически дождались пока их пустили в дом. Прошли мимо гроба и наклонением головы почтили покоящегося в нем великого человека.

Файман ожидал Файна на углу. Они побеседовали. Файн пошел в магазинчик и здесь узнал новость. Плакат, из которого он соорудил рекламный фокус, лишь только он ушел, привлек внимание проходивших мимо коммунистов. Они собрали публику и заставили снять с плаката рекламное безобразие. Милиция составила протокол.

У Файна заболел живот на несколько дней, пока он не убедился, что других последствий его выдумка не принесла.

Стебун, после всего, что он узнал о компанионах, не мог пройти мимо них без скрытой улыбки. Но торговцы были людьми иного мира. У них — коммерция, а у него — свои дела, и касаться нэпманов ближе ему не было никакого повода.

Пробездельничав около месяца, как внушил ему доктор, и почувствовав жажду к работе, Стебун заинтересовался тем, куда он будет назначен после снятия с работы в агитпропе. Пошел к Захару.

Захар подумал, щекотливо поисповедывал оказавшегося снова не у дел партработника, поговорил о том, о сем и, наконец, предложил:

— Что вы скажете о работе в партиздательстве?

— С Семибабовым?

— Да.

— В качестве кого?

— Ответственного редактора. Дополнительно еще дадим вам работу в Главполитпросвете, будете участвовать от губкома в комиссии по заочному образованию. Надо организовать это дело.