Семён Васильченко - Не той стороною

— Хотите доверить Леню нам? — угадала Любовь Марковна.

— Да, пока со мной что-нибудь не произойдет… Если вы и Яков Карпович не сочтете это за злоупотребление вашей дружбой…

— Ах, Всеволод Сергеевич! Помоги мы спасти мальчишку от приюта — так это же и Льола с ума сойдет от радости, когда — она получит сына. Я удивляюсь, почему она тогда же вместо приюта не поговорила со мной и не дала его мне. Но, видно, Придоров окончательно лишил ее сообразительности. Ты, комиссар мой, голос против не подашь? — усмехнулась инженерша мужу.

Узунов улыбнулся в ответ на прозвище, мягко кивнул головой:

— Это, Любочка, дело твоей компетенции. За пионерами смотреть нам не приходится, значит у нас одна Рися, да и та уже не маленькая. Если это будет в тягость нам, то придумаем что-нибудь другое вместе со Всеволодом Сергеевичем, а теперь помочь надо. И Елена Дмитриевна не забудет до смерти этого и Всеволоду Сергеевичу мы поможем…

Любовь Марковна посветлела и энергично потребовала:

— Давайте Леньку немедленно. Я и вам и Льоле покажу, как надо растить детей. Завтра же давайте его к нам! Да не думайте, что вам никто не сочувствует… Если в таком случае старым знакомым не помочь, то где же и дружба и человечность?

У Русакова от благодарного чувства задергались живчики на лице.

— Кгм-м!

Он с силой удержал подступавшие к горлу спазматические движения и пожал женщине руку, одновременно бросив благодарный взгляд в сторону Узунова. Объяснил успокаивающе:

— С визитами к Леньке я вам надоедать не буду. Я уверен, что он будет иметь все, что надо… Еще только одна просьба к вам, Любовь Марковна, и к вам, Яков Карпович. Просьба, чтобы Льола пока не знала о ребенке. Скройте от неё все, что касается и ребенка и меня самого.

— Я объясню это Любовь Марковне! — предупредил сочувственно Узунов, знавший лучше о намерении Русакова скрывать до времени все от жены. — Посидите еще немного, — добавил он, встав, чтобы задержать намеревавшегося прощаться гостя. — Расскажите, что вы делали в провинции.

Русаков присел на минуту.

— В провинцию я поехал, потому что там безопаснее всего прожить с Ленькой, без боязни какой-нибудь случайности, которая все повернула бы подру-гому. Прожил там два года и не каюсь.

— Вы работали на заводе? Значит кто-нибудь знал, что вы имеете специальность?

— О специальности не знал никто, но мне пришлось в лазарете долго лечиться С одним коммунистом, который оказался после фронта главным лицом для завода. Этот коммунист встретил меня здесь, в Москве, как раз когда я узнал, что Льола отдала Леньку в приют; он и позвал на должность помощника директора, не зная даже, а больше угадывая, что я на заводе пригожусь. Я поехал ради Леньки. Работы оказалось достаточно, с Ленькой все устроилось, и вот… жил!

Узунов и Любовь Марковна переглянулись, заинтересованные, очевидно, вопросом о том, насколько Русаков изменил прошлому. Вдвоем повернулись вопросительными взглядами к наблюдавшему за ними выжидательно гостю.

Русаков понимал, что он главного не сказал, но намеренно умалчивал о своих взглядах, пока старые друзья его и его жены сами не спросят о том, как он представляет свою жизнь с властью, против которой недавно шел.

Узунов, больше для того, чтобы это знала жена, чем для самого себя, мягко сник головой, осторожно помедлил и наконец спросил:

— Работать вы могли там, Всеволод Сергеевич, только весь находясь на виду у большевиков… Значит, переменили прежние взгляды?

Русаков сам не знал, почему он стал думать иначе и что в нем переменилось. Знал только, что не разрешил самое близкое и кровное для себя. Что взгляды, когда им самим большевистская власть распорядилась бы, не спрашивая, как он о ней думает! Что его теперешняя работа с нею, когда он должен ребенка отдавать в руки знакомых, а жены должен сторониться и предоставлять ей жить, как только она сумеет! И подавив горечь мыслей, он тряхнул в ответ отрицательно рукой.

— Работал я, конечно, и поступал все время так, что и сами большевики не смогли бы лучше вести себя на моем месте. Старых знакомых за это время мог бы найти, если бы хотел делать что-нибудь против советов. Но это никому не нужно. Большевиком же сделаться или слепо служить им — не могу из-за одного того, чтобы еще раз не каяться… Взгляды зависят теперь не столько от меня, сколько от того, что еще со мной произойдет и как ко мне отнесутся большевики, узнав, кто я в самом деле. Я уже пробовал найти выход из этой бездны. Однажды не выдержал и написал Ленину…

— Вы написали Ленину?

Любовь Марковна поднялась со вспышкой несказанного интереса, а Узунов беспокойно замер на Русакове взглядом.

— Вы знали, что он болен?

Русаков сделал беспомощный жест.

— Тогда мелькнуло сообщение, будто он выздоровел и приступил к работе… Я решил, что он не воспользуется моим признанием для того, чтобы отдать меня политической агентуре. Стал ждать последствий этого письма и до сих пор ничего не знаю.

— А послали вы его когда?

Русаков беспомощно пожал плечом.

— Я послал, когда выяснилось, что перееду опять в Москву. Послал, стал собираться, а через две недели — телеграмма о его смерти.

— Значит письмо может оказаться в ГПУ, и для вас будет еще хуже?

— Все может быть, хотя не думаю, что кто-нибудь отдаст письмо для такого использования его…

— Тяжело! — заключили участливо Любовь Марковна и Узунов.

Русаков сохранял спокойствие. Посидел еще с полминуты.

— Ничего, — успокоил он хозяев. — Чем-нибудь кончится. Почему-то мне теперь спокойней, чем это было прежде.

— Тут не спокойствие, а вся жизнь разбита! — возразила Любовь Марковна. — Хоть бы это устроилось.

— Так или иначе, а устроится! — махнул рукой Русаков, вставая. — Пойду я…

Он встал, благодарно пожимая обоим супругам руки.

— Завтра доставлю вам, Любовь Марковна, Леньку.

— Жду, обещаю смотреть за ним, как за своими, — пообещала отзывчивая инженерша.

Завод, бывший Грагама — завод-неудачник. Только недавно начал восстанавливать его некий товарищ Караваев. Ему удалось собрать несколько артелей рабочих, получить от ВСНХ каказы и пустить в ход одну большую вагранку из трех, находящихся на заводе.

Но что-то на заводе не спорилось.

Работа была только у литейщиков, а набрано было много слесарей, трубников и токарей. За отсутствием работы рабочие относились к делу спустя рукава, и считалось совершенно естественным, что для оправдания смысла существования рабочего коллектива никто понастоящему не прикладывает рук.

Перед тем как Франц Антонович и Русаков получили сюда назначение, на заводе была непродолжительная стачка на почве задержки заработной платы. Товарищ Караваев сломал себе шею на неувязке своих стремлений с возможностями треста. Его с завода сняли и назначили людей, прежде заводу не известных.