Ксения Кривошеина - Оттаявшее время, или Искушение свободой

Сказать честно, я не задавала вопросов Н.К. о его, как выразилась дама, «антисоветской деятельности». Может быть, я делала это подсознательно. Не хотелось отягощать себя лишним грузом мыслей, поскольку наши отношения строились на радости встречи, взаимном чувстве и неизбежности скорого расставания навсегда. Как-то в разговоре, Никита обмолвился мне, что в СССР и даже в Болгарию не ездит, я могла только догадываться почему. Видимо его возвращение во Францию в 1970 году было сопряжено с такими опасностями, что территорию СССР лучше не пересекать даже транзитом. Ну, а для себя я решила, что будь, что будет теперь, я наверняка уже стану невыездной! Сам Н.К., видимо, оберегая меня, не рассказывал особенно о своей семье и истории её эмиграции. Книга его матери «Четыре трети нашей жизни» только начинала писаться в черновиках.

Лучшим информатором, подробно рассказавшим о личности моего друга НК=NK, стал сотрудник КГБ после моего возвращения в Ленинград. Он задавал мне вопросы о нём, а мне нечего было на них ответить. Этот человек рассказал мне о Никите и его семье столько интересного, что мне приходилось только удивляться прекрасной конспирации Н.К.

Больше всего Никите хотелось поделиться со мной своей любовью к западной Европе, особенно к Франции, которую он хорошо знал и любил, а я была благодарным слушателем и ученицей. Ему предстояла поездка в Индию, и до неё оставался почти месяц. Он хотел много успеть, даже познакомить меня с родителями и Парижем, но время поджимало. До моего возвращения оставалась неделя, и Никита мне предложил пойти в консульство и продлить моё пребывание. Я была уверена, что ничего хорошего не выйдет, но тем не менее попросила Наташу Тенц сопровождать меня. Не помню, как всё происходило в подробностях. Уже другой тип строго сказал мне, что могут продлить только на две недели, я «должна возвращаться к сыну».

Помню радость Наташи, которая, как девочка, обнимала и целовала меня, забывая, что мой отъезд отодвинут, но неизбежен.

Никита в тот же вечер купил билеты в Сан-Рафаель, где отдыхали его родители. Он твёрдо решил познакомить меня с ними. Более того, гулять, так гулять! Было решено, что с помощью Вити Эссель мне раздобудут пропуск, и Никита контрабандой свезёт меня в Париж. Это был огромный риск, проверки на границах были не то что сейчас, и с моим «серпастым-молоткастым» грозило большими неприятностями. Никита взял всю ответственность на себя.

Как только я получила отсрочку отъезда, то позвонила домой и сообщила об этом маме. К вечеру в квартире Ирины, где мы обосновались с Никитой, раздался телефонный звонок, и я услышала голос моего отца:

— Ну как ты там, доченька, живёшь? Наслышан, что неплохо? — с иронией произнёс он.

В Ленинграде уже знают о наших отношениях с Н.К.? Быстро работают, мелькнуло у меня в голове.

— А что же ты скрываешь своего друга, ничего о нём мне не расскажешь? — противно игривым голосом продолжал он.

— Кто же тебе рассказал?

— Я получил от Ирины из Америки письмо с подробным описанием вашего знакомства. Она мне немного рассказала о «нём». Она встревожена за тебя и думает, что ты можешь наделать глупостей. Надеюсь, ты понимаешь, что у тебя сын, мать и, в конце концов, я.

В моей голове пронёсся ураганом сценарий, слепленный в больном воображении отца: дочь не возвращается, его не пускают к Ирине, сына я бросаю на мать, а, следовательно, никогда уже не увижу, воссоединение семейное было тогда немыслимо, мой недоразведённый супруг делает всё возможное, чтобы в наказание лишить меня всех прав на сына, позор, скандал, пресса…

— Папа, я скоро вернусь домой. Мне разрешили продлить своё пребывание ещё на две недели.

— А ты пойди ещё раз в консульство и попроси, чтобы тебе продлили на два месяца, а не на две недели. Поговори с ними, я тебе даю хороший совет, и, помнишь, я тебе написал имена, фамилии к кому обратиться, — сказал отец.

На этом наш разговор закончился, но удивительны в нём были два момента. Первый, что, узнав от Ирины (и, видимо, не только от неё!), кто есть НК=NK, отец не напуган, а, скорее, рад, и второе, что он мне советует просить продления на два месяца. Поговорила, посоветовалась с Никитой и решила позвонить в консульство. Мне сходу отказали! Да ещё пригрозили, что если в срок не уеду, то будут неприятности. Не знала я тогда, что слишком поторопилась, до них ещё не дошли приказы из Москвы. Могла ли я подозревать в то время, что с момента, когда отцу и «им» стала известна наша встреча с Никитой, детективное развитие её стало писаться в кабинетах Большого дома на Литейном.

Время пролетело быстро. Я была рада, что Никита улетит в Индию до моего отъезда. Конечно, мы думали о всевозможных проектах нашего воссоединения. Никита сказал, что хочет на мне жениться. В планы входило и фиктивное замужество с «выездным» иностранцем, и отъезд по «еврейской квоте». Но как всё осуществить? И будут ли на всё силы, хватит ли нашей любви, не умрёт ли она во время бессрочной переписки? Мы договорились, что будем писать друг другу письма, а в каждое воскресенье созваниваться. Прощание с ним в Женеве я запомнила на всю жизнь. Расставались мы тяжело, я долго смотрела, как Никита уходит от меня в глубь аэропорта, толпа поглощает его и вот его уже нет, а я одна, и останется мне только его голос по телефону, да почерк в письмах.

Думалось мне: вот, через две недели он вернётся обратно в Швейцарию, а я буду в недосягаемом Ленинграде; он будет ходить в те же кафе, сидеть на тех же скамейках над озером, гулять по улицам Женевы, но без меня.

Помню, что собирали меня в дорогу Наташа и Марина Троянова, которая накупила мне тонну шоколада, чтобы моё возвращение было хоть не так горько от слёз. Приехала я в Женеву в печали от безысходности и одиночества (чтобы развеяться!), а возвращаюсь с любовью и болью в сердце. Последние часы в поезде перед границей я провела, прижавшись лицом к стеклу окна. Мелькавший за окном швейцарский пейзаж казался застывшим кадром. Я старалась его запомнить навсегда, не только глазами, но и заполнить воспоминаниями прогулок с Никитой.

Дома мне предстояла вязкая встреча с отцом и развод.

Сойдя с поезда в Москве, я увидела отца, он приехал меня встречать. До сих пор не могу простить себе фразы, которая стала роковой для всех дальнейших событий и обернулась большими страданиями. В тот момент я настолько жила ещё «той жизнью», инерцией неподконтрольности слова, небоязни прослушек по телефону, начиталась, наслушалась Никиты, стала многое видеть, глубже понимать, а, главное, — смелее смотреть.