Ксения Кривошеина - Оттаявшее время, или Искушение свободой

Совершенно очевидно, что мой отъезд наделал шуму в Ленинграде и Москве, но в равной степени и моё появление во Франции вызывало у многих недоумение. Друзья в СССР во время моих сборов вопросов не задавали, сама я отвечала им одинаково заученно, но это не внушало доверия. А поэтому пересуды о том, «кто такой Никита», что это за «птица», к которому выпускают жениться из СССР, слышались за моей спиной. Мой приезд в Париж вызвал такую же реакцию: «кто она такая, что её выпустили выходить замуж в Париж, да ещё к НК?» Подобные разговоры и слухи были присущи эмигрантам третьей волны, именно они больше всего интересовали «николая ивановича». Я помню, что мы решили с Никитой ни перед кем тогда не излагать своей истории: подозрений и домыслов мы всё равно не рассеяли бы. У многих из них было патологическое желание всех подозревать в сотрудничество с КГБ. Как мы видим, это могло вполне иметь отношение и ко мне.

Весь план дальнейших действий был выработан Никитой.

После заключения нашего брака мы подали на получение мной французского гражданства, его тогда оформляли в течение одиннадцати месяцев. Гостевая виза моя заканчивалась в мае, для того чтобы мы могли использовать все официально-допустимые возможности для вытягивания Ивана, я пошла в советское консульство. Попытаться встать на учет на постоянное место жительства обернулось трудностями и недовольством. Мне слали открытки и уверяли, что только по возвращении моему в Ленинград могут оформить моё постоянное место жительства во Франции. Анкеты, тем не менее, были приняты к рассмотрению, мне сказали: «ждите!» Мы с Никитой пошли в мэрию, и я сделала приглашение в гости маме и Ивану от своего имени.

Через две недели мне позвонил отец в полном бешенстве! Он кричал, что это заговор, что я должна немедленно приехать и продолжить оформление своего пребывания во Франции «на месте», что мама не может никуда ехать (хоть она и опекун) и что совершенно логично, что ей отказали (уже!) в ОВИРе, так как я, находясь в гостях, не имею права никого приглашать. Отец ещё кричал, что я беспокою «всех» своими глупостями и что обо всём была другая «договорённость» и он не понимает наших с Никитой действий… Совершенно спокойным голосом Никита объяснил ему, что Ксения сейчас находится в стадии оформления постоянного места жительства, в консульстве документы приняты к рассмотрению и что одновременно идёт оформление моего французского гражданства. Было бы глупо и неразумно совершать сейчас поездку в СССР. Более того, сказал Никита, если ОВИР отказал по моему приглашению, то он пошлёт повторное, от себя, на законном основании как муж. Отец не мог себе представить такого поворота событий. Правила игры не менялись, но корректировались уже с нашей стороны. Это был год, когда чудесным образом и совершенно необъяснимо почему заработала автоматическая телефонная связь. Можно было избегнуть телефонистки и простым набором кода (как сегодня) соединиться с Ленинградом. Для меня это было настоящим подарком, я могла регулярно разговаривать с Иванушкой и мамой. В один из таких вечеров я позвонила домой и неожиданно услышала голос отца. Я была страшно удивлена, ведь он постоянно проживал в Парголово. Не позвав к телефону Ивана и маму, он сказал: «Мама получила приглашение от Никиты. Но он многого не может понять в нашей обстановке… Зачем тебе сейчас нужен Иван в Париже? Он будет только помехой для вас. Прекратите дёргать мальчика, он и так уже лишён отца и матери. Теперь у него буду я! Я заменю ему настоящую семью, займусь его воспитанием; и хватит рвать душу и сердце своей матери. Приезжай обратно, как только уладишь свои дела, может быть, и Никита с тобой решится приехать… хочу с ним познакомиться поближе, посмотреть ему в глаза».

Это был разговор удава с кроликом. Представить себе, что мой отец насильно отберёт у моей мамы Ивана, я совершенно не могла! Вакуум безнадёжности и страха парализовал меня. На следующий день мне удалось застать маму дома, и она сказала, что отец совершенно неожиданно переехал со всеми чемоданами к нам в квартиру. «Но, ты знаешь, Ксюша, я решила пойти в ОВИР и попробовать оформить приглашение для Никиты. Вряд ли они сумеют так сразу отказать мне». Мне хотелось сказать ей в телефон, что отец мой — злодей, что он играет в страшные игры, что только по дьявольским наущениям может так поступать родной отец. Пытка, задуманная ради собственных эфемерных игр, теперь переносилась непосредственно на мою мать. Но я сказала другое, совершенно сознательно понимая, что нас подслушивают: «Мамочка, хочу тебе сказать главную причину, почему я сейчас не могу приехать. Я беременна и очень плохо себя чувствую. Передай эту новость отцу». Поверила ли она мне в тот момент, не знаю, но я услышала её радостное восклицание. Мне было стыдно от своего вранья, так лгать нельзя. Но ситуация складывалась крайне напряжённая.

Наступил июль. За это время мама всё-таки сумела подать документы и теперь ожидала ответа. Видимо, отец поверил, что я жду ребёнка, каждый раз я рассказывала ему как я себя плохо чувствую, как меня тошнит, и что я совершенно не могу пользоваться транспортом. Но, в свою очередь, он отвечал мне: «Ты не должна беспокоиться, тебе нужен покой, действительно, лучше переждать и никуда не ехать. Иван тем более тебе будет помехой, с маминым приездом пока неясно». «Нет! — готова была я кричать в телефон — мой сын не может быть мне помехой, он необходим мне, как воздух!»

Тяжело заболела Нина Алексеевна и врачи посоветовали её госпитализировать в геронтологическую клинику. Мы стала приходить к ней каждый день. Она с трудом ела больничную пищу, я варила дома протёртые кисели, готовила паровые котлеты, салаты. Старинное мрачное здание больницы с арками и переходами было окружено большим каштановым парком. В галереях здоровенные санитары перевозили на колясках больных, немощных и выживших из ума стариков. Почему именно в эту кошмарную обстановку поместил наш домашний врач Нину Алексеевну, до сих пор не понимаю. Ей было восемьдесят семь лет, у неё возникли серьёзные проблемы с сердцем, но она была в совершенно ясном уме, заканчивала писать мемуары, читала газеты, следила постоянно по телевидению за новостями мировой политики, шутила и разговаривала с медсёстрами. Этот контраст с окружающими её персонажами Босха был ужасен. К сожалению, Нине Алексеевне не становилось лучше, вскоре она оказалась дома на короткое время, чтобы потом попасть уже на операционный стол.

Никита уезжал работать в Женеву, а перед его отъездом Нине Алексеевне сделали операцию. Всё прошло хорошо, и он ехал со спокойной душой, мы с Игорем Александровичем стали по очереди навещать её в больнице. Незадолго до операции Нины Алексеевны мы с Никитой сняли квартиру в том же доме, где жили его родители. Оказавшись одна после отъезда Никиты, я принялась за устройство нашего нового жилища. В квартире не было никакой мебели, но зато был холодильник, стол на кухне, два стула и кровать, и ещё мы купили старый чёрно-белый телевизор. Я благодарна ему на всю жизнь — именно он во многом был моим окном в незнакомый мир и освоение языка. Занятие по оклейке и покраске стен отвлекало от мрачных мыслей и постоянного ожидания известий.