Ксения Кривошеина - Оттаявшее время, или Искушение свободой

В те же дни и недели мы с Никитой были «старательно и дружески» обихожены одним из его советских коллег в ЮНЕСКО. Как настойчиво он советовал мне поехать в Ленинград, обвиняя Никиту в бессердечности! В один из дней Никита мне сказал: «Отец умирает, поезжай простись!»

Каждый день я видела отца во сне. Он появлялся то разгневанным, то кротким, то совсем по-детски болезненно-жалким. Я была вся в муках сомнений, месяц бессонных ночей, и слёзы, слёзы…

Но я испугалась и не поехала. Испугалась, что для «них» это был последний шанс меня припугнуть, зацепить, может, и задержать на неопределённое время. А в случае смерти отца мне уже никто бы не помог. Наша семья жила в ожидании моего решения, но было очевидно, что я потеряла последние силы, и отказалась от поездки. Мне оставалось только молиться об отце и о себе, и особенно тогда мне хотелось, чтобы душа его очистилась в покаянии перед кончиной. Но был ли кто-нибудь рядом, кто помог ему тогда, в тот тяжёлый момент, когда он думал о смерти? Не думаю.

Он умер один, рядом с ним были чужие люди, которые в ночь его смерти открыли нашу квартиру и выгребли из неё всё. Грузили в кузов машин (об этих событиях я знаю достоверно). Следы нашей семьи были стёрты окончательно, остались только могилы.

Папа скончался шестого февраля 1985 года в день моих именин. После операции он жил ещё полтора месяца, страдания от болей были ужасными… «Помяни Господи усопшего раба Твоего Игоря во царствии Своем и прости ему прегрешения вольные и невольные». Я молилась много и сильно, чтобы избавил Господь его от тяжких болей, освободил от тяжёлых мыслей и перед смертью послал раскаяние…

Я заболела через несколько недель и надолго: психиатр, лекарства, душевная мука, и всё что сопутствует сильным депрессиям.

Как мы помним, «перестройка» во главе с М.С. Горбачёвым пришла в тот же год. Только в 1989 году я решилась приехать в СССР. Мне удалось устроить большую посмертную выставку работ отца в Ленинграде.

Выставка имела большой успех, пресса, телевидение, потом Москва. К сожалению, большая часть его работ исчезла навсегда. В каких «запасниках» и кто хранит их?

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную! Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!

Трудно начать рассказ о нашей поездке, и назвать её паломничеством, видимо, тоже трудно. Препятствия на пути к её осуществлению были, но скорее организационные, рутинные, хотя в последние дни в Москве, уже перед началом 1998 года (а задумали мы ехать в Дивеево третьего января), в предпраздничной гостевой суете под подсказку на ухо дьявольски шепталось, что трудно, сложно, никто не ждёт, да и мерещилось, что не те попутчики, как добираться по морозу, ну и прочие бытовые, уже отвычные, глупости.

После 1989 года получалось, что один раз в два года мы с Никитой приезжали в Россию и сейчас опять оказались в Москве. В Дивеево мы задумали поехать давно — наш сын Иван уже побывал там, опередив нас на три года. Летом он попал на большой праздник к первому августа, когда празднуется день прп. Серафима Саровского. Уже по фотографиям Ивана, где дороги и тропинки вокруг монастыря выложены цветами (подобные узоры из живых цветов я видела только в Индии), природа и возведённые храмы в ней на фотографиях выглядели почти что как для заманки туристов… но рассказы нашего сына были лучше всех фотографий.

Ну так вот, мы купили билеты на поезд, и с нами выразили желание ехать наши московские друзья, муж и жена А.

Но третьего января в двадцать два часа мы сели в поезд на Казанском вокзале, зашли в вагон, которому были несказанно удивлены: вышитые занавесочки на окнах, мягкие матрасы. Чистое бельё и все прочие атрибуты так называемого СВ. Мне показалось, что у наших спутников от этого нежданного комфорта поднялось настроение. Попили чаю и улеглись… в пять часов утра зазвонил мой будильник, и проводница за дверью сообщила: «Подъезжаем к Арзамасу!»

Из тёпло-жаркого вагона мы сошли в темноту и снег. Народ вокруг сразу куда-то стайками побежал, поспешили и мы за толпой; оказались на вокзале. Никита упрямо стремился к кассам автобуса. Нам нужно было ещё шестьдесят километров ехать до Дивеево.

Вокруг шофёры легковых машин наперебой предлагали свои услуги, но Никитушка твердил об автобусе.

Мы уже встроились в очередь билетных касс, когда к нам подошёл последний шофёр.

— А может, поедете? — как-то почти деликатно спросил он.

Наши друзья были согласны ехать сразу. Никита очень недовольно буркнул: «Как хотите…»

Было немножко странно и почти неправдоподобно оказаться в машине иностранной марки, чистой, мягко скользящей по заснеженной, без огня, спящей природе. Для меня было страшно услышать первые слова нашего водителя (про себя я умоляла, лишь бы он молчал): они должны были оказаться противными, глупыми, с комментариями, о которых и не хотелось думать, с ненужными в эти полтора часа разговорами, с расспросами, ну и всё остальное, что обычно объединяет людей случайных в таком месте и при таких обстоятельствах. Но наш шофёр долго молчал, потом заговорил, и после двух-трёх фраз мы поняли, что это нам подарок. Он говорил умно обо всем — и о земле, которую нужно продавать и покупать, ругал Ельцина, Ленина и коммунистов, рассказывал интересно о себе, жене и дочери, с большой болью делился об арзамасских безобразиях, о разрушении церквей и поругании большевиками святых мест. Как всегда, не обошлось и без рассказов о чудесах, происшедших с ним самим. Через двадцать минут весело бежавшая машина встала в ночи и метели. Наш шофёр недовольно вышел. Открыл капот, чего-то там ковырнул, вернулся за руль.

— Плохо дело, видимо, не поедем, не проверил я новый аккумулятор, поставил от другой машины.

Мы приуныли ужасно. На всякий случай шофёр повернул два-три раза ключ стартёра — мотор зашелестел, набрал обороты и мы вдруг поехали. На десятую минуту мы почти летели над асфальтом. Наша подруга, сидевшая рядом с водителем, тихо стала уговаривать ехать потише.

— Что с моей машиной? Она так никогда не ездила, — вслух удивлялся шофёр.

— Потише, пожалуйста… — стонала Татьяна.

А машина и вправду «летела» по воздуху, взлетала на горки, ухала вниз, и, казалось, что нас несёт уже не этот аппарат-гибрид, полуиностранного производства, а нечто неземное, какая-то сила, которая торопит нас всё скорее и скорее вперёд. Вот уже первые домики Дивеева, и мы как-то сразу влетели к монастырю, встали, вышли из машины и оказались из метельной ночи в церкви на шестичасовой службе.