Ксения Кривошеина - Оттаявшее время, или Искушение свободой

Помню, как первые художники, начала 60-х, побывавшие в составе спецгрупп в Англии и Италии, (сначала нужно было пройти проверку на «вшивость» через соцблок: Болгария, потом почему-то Финляндия). Приезжая из этих поездок, народ почти ничего не рассказывал о своих впечатлениях. Не решались высказывать восторгов даже друзьям. «Ну, как там? Что видели? Расскажите!» Но эти вопросы чаще всего оставались без ответа. Я вспоминаю реакцию одной умной и талантливой художницы, которая впала в долгую депрессию после возвращения из Англии в Ленинград. Она перестала выходить из дома и запила горькую. Этот «другой мир», шок от увиденного: свобода людей (даже в выражении глаз), раскованность отношений, изобилие товаров, ухоженность полей и лесов, незаплёванность подъездов (даже моют!), ночная жизнь городов, театры, кафе, книжные магазины, музеи! В общем даже самому последнему зашоренному «искусствоведу в штатском», после двух дней пребывания становилось ясно, что ты попал на Луну и лунный пейзаж тебе милее страны Советов. «А как нам врали, что у них дохнут все с голоду?!» — это была реакция одиночек по возвращении домой.

Конечно, большинство не делилось впечатлениями. То ли друзей боялись, то ли себя не хотели расстраивать: чего зря вспоминать, поскорей бы забыть. Для тех из нас, которые жили с оглядкой, со страхом в душе, с рабским, унизительным самоотречением и с надеждой поехать ещё разок, восторженность чувств была равносильна приговору стать «невыездным». Как и во имя чего достигались эти поездки, успехи, награды, мастерские и гонорары в СССР, мы знаем. Как распределялась работа в «худ-лит-фондах», кого печатали издательства и чья музыка исполнялась — «дирижёр» был один для всех.

Но ведь и эти заграничные «полёты на Луну» были малодоступны и не всех пускали, а приставленные к группам «искусствоведы» и доброхоты строчили на недисциплинированных и нелояльных доносы в Парткомы.

Перечисление поблажек и «конфеток», которыми жила интеллигенция тех десятилетий не ограничивается списком малого счастья. Оно было как океан по сравнению с тем, в каком беспросветном унижении, темноте и оболванивании жил остальной «простой» народ. Уже в 30–40-е годы Сталин посылал «слуг культуры» за рубеж, хорошо оплачивал их творчество и велел привозить в СССР соскучившихся по берёзкам русских. Чаще всего для этих несчастных «заманенных Сталиным» возвращение на родину кончалось посадкой, расстрелом, в лучшем случае высылкой. Не нужно забывать этих посланцев и героев невидимого фронта: в тридцатые годы такую пропаганду среди эмигрантов в Париже вёл Алексей Толстой, после войны — Константин Симонов со своей женой актрисой Серовой и Илья Эренбург. А масштабная операция по выманиванию русских, проведённая Молотовым в 1946 году, и ловко расставленные капканы «ура-патриотизма» защёлкнули в свои стальные челюсти десятки тысяч русских, которые сгинули на своей Родине в лагерях.

Глотки оттепельной свободы были ограничены, и, конечно, ни в коей мере не касались трудового класса рабочих и крестьян. Интеллигенции что-то позволялось, но под контролем, и от неё требовали отработать. Постепенно время брало своё, и группы рабочих, инженеров и учёных стали вывозить в турпоездки, но напрочь было запрещено покидать Родину (кажется, на двадцать лет вперёд!), тем, кто работал в «ящиках». Но парадокс системы, её непоследовательность в благах и запретах вылились в то, что самыми прогрессивными, бойкими на язык и смелыми оказались физики-лирики. Видимо, в силу того, что в их открытиях нуждалась страна, им, скрепя сердце, позволяли общаться с учёными Запада. Им разрешалось выезжать на симпозиумы, обмениваться опытом, ну, конечно, кое-что печатать в научных журналах и сложными путями получать жалкие гонорары в валюте (сертификаты, которые отоваривались в «Берёзке») и, между делом, шпионить, Я помню, как в те годы шумел своими концертами-джемсейшенами Ленинградский университет, читали Соснора, Кушнер и Бродский, в «Корабелке» частенько играл диксиленд (зачатки джаз-клуба), мы читали в самиздате Гумилёва, Ахматову, Солженицына… А что себе позволяли физики в Новосибирском академгородке! Безусловно, в среде учёных было гораздо больше людей «продвинутых», широко образованных, знающих иностранные языки, чем в среде творческой интеллигенции. Именно поэтому многие технари потом превратились в прогрессивных поэтов, писателей и режиссеров, как Евгений Рейн и Илья Авербах.

Система обучения иностранным языкам в школах и институтах была спрограммирована так, что при получении аттестата зрелости или диплома обычного высшего учебного заведения ты забывал этот язык навсегда. Он испарялся из твоей головы так же, как таблица Менделеева. Высшим достижением было научится читать со словарём, сдать зачёт или экзамен, но на практике применить английский или немецкий никто не мог. Разговорным иностранным языком в шестидесятые годы владели единицы, а те, кто общался с иностранцами, говорили как глухонемые, на пальцах.

Хорошее знание иностранного языка воспринималось враждебно. Заговаривать на улице с иностранцами было запрещено, а потому люди шарахались от них (от греха подальше), домой приводить было опасно — неприятностей не оберёшься, радио слушать практически было невозможно (приёмники с короткими волнами не продавались). Простому смертному иностранный язык мог принести только лишнюю головную боль и неприятности, а потому языковой барьер был на руку всем: он обрубал нежелательные контакты и нездоровое любопытство к тому, что находилось за «железным занавесом». Так что знали языки только инъязовцы, которые применяли его на практике, работая, в «Интуристе», на радио «Голос Родины», в журнале «Новое Время» и Министерстве иностранных дел. Справедливости ради нужно отметить, что в бывшем СССР были первоклассные литературные переводчики (дорогого стоят Шекспир в переводах Бориса и Бёрнс Маршака!). Благодаря им мы могли узнать Хемингуэя, Фолкнера, Рильке, Флобера, Бальзака, Аполлинера. Список литературы длинный, а переводчиков гораздо меньше. Мой маленький экскурс в прошлое помогает сделать вывод, что в стране выросли поколения одноязычных людей, многие из которых и не подозревали, что наступит день — и они купят билет не в Сибирь, а на Запад, и только в одном направлении.

Правда, несмотря на языковой барьер, ветер перемен принес Фестиваль молодёжи и студентов. Помните, сколько тогда народилось «шоколадных» детишек? А сколько народу пересажали «за связи с мировой буржуазией»! Это я к тому, что Советы вступили на эту тропу свободы не в 1991 году, а раньше, в пятидесятые.

Да, мы очень старались в оттепельные годы обогнать весь мир (не только по надоям молока), мы читали взахлёб ночами странички самиздата, чтобы утром передать их другому, мы старались услышать в «голосах», что происходит у нас и у них. Парадокс, что именно через «Свободу» мы узнавали новости о себе. Теперь уже можно смело сказать, что вся эта наука легла на благодатную почву русской души, в результате чего воспиталось новое поколение, и именно его представители, конечно не массово, стало покидать страну. Что творилась в наших душах и сердцах? Вопрос может показаться риторическим, но никто не знал, что нас ждёт впереди, отчего многие из нас переоценили свои силы и возможности. Мы уезжали из самой спокойной и бессобытийной страны мира, вливаясь в дикий, жёсткий капитализм и свободу. Что делать с этой свободой? Хоть вёдрами черпай, до дна не выпьешь, только голова болит и тошнит. Иногда я думаю, что целый пласт талантливых людей, уехавших в эмиграцию, обескровил современную Россию. Планка, которая ещё как-то держалась, окончательно упала. Утечка мозгов продолжается до сих пор, что привело Россию сегодня к чудовищной аполитичности, цинизму, пошлости и безграмотности.