Зиновий Давыдов - Корабельная слободка

Так жарко, что капудану лень и пальцем пошевельнуть. Да и к чему шевелить! «Известно, — думает капудан, — без воли аллаха ни один волос не упадет с головы правоверного. Вот захотел аллах и сделал меня, толстого Сулеймана-задэ, капуданом фрегата «Фазлы-аллах». Правда, пришлось-таки тебе, Сулейман-задэ, раскошелиться в Стамбуле — сунуть в руку тому, и другому, и третьему в канцелярии капудана-паши… Но, наверно, и этого хотел аллах. Велик аллах и Магомет, пророк его!»

— Ля-илях-илляллах, — шепчет капудан: — нет бога кроме бога, высокого, великого.

Феска — красная шапочка с черной кистью — сползает у капудана набок; как-то сам собою развязывается на животе широкий шелковый пояс; и капудан, отставив на ковер поднос с чашечкой, валится на подушки. И больше на фрегате никого не бьют палками, никто не вопит больше; босоногие матросы мелькают вокруг беззвучно, как тени. Тише, капудан спит, и горе тому, кто нарушит сон капудана.

У «Фазлы-аллаха» с его толстым капуданом были причины держаться подальше от русских берегов. Он шнырял в Эгейском море меж островов Архипелага. Завидя мирных греческих пастухов на горных склонах Мореи, капудан посылал им на всякий случай несколько каленных на жаровне ядер. Потом капудан брал курс на Босфор и подолгу отстаивался в Стамбуле.

Случилось однажды при переходе из Стамбула в Александрию, что толстый капудан поел у себя в каюте шашлыка, после чего два раза икнул и тут же, не выходя из каюты, умер. Тогда на фрегат пришел новый капудан, молодой Адиль-бей, с золотыми перстнями на пальцах, с расчесанными усиками и крохотной, как мушка, бородкой и с темными задумчивыми глазами. Вскоре турецкая эскадра, и с нею фрегат «Фазлы-аллах», получила приказ идти в Черное море, к русским берегам.

Капудан Адиль-бей стоял на юте [14] Ют — кормовая часть верхней палубы. , устремив свой задумчивый взор на уходившие всё дальше от него минареты Стамбула. В трюме у Адиль-бея были свинцовые пластины для литья пуль, бочонки с французским порохом и ящики с английскими штуцерами [15] Штуцер — дальнобойное ружье, винтовка. . Впрочем, этого добра полно было и в трюмах других кораблей турецкой эскадры. Вице-адмиралу Осману-паше надлежало тайно сдать этот груз врагам России, мятежным горцам, где-нибудь в укромном местечке кавказского побережья.

— Имею сведения, — объявил Нахимов, — что вице-адмиралу Осману-паше велено снабдить мятежников оружием и боеприпасами. Неприятель, убоясь нашей силы, задания не выполнил и отошел к Синопу.

В каюте у адмирала собрались командиры всех кораблей эскадры. В Синопской бухте — вот где противник! Греки, побывавшие накануне у Нахимова, тоже утверждают это. И на сближение с противником шли теперь без колебаний русские корабли.

Нахимов говорил, любуясь своими подчиненными. Павел Степанович знал, что все они исполнят свой долг.

А те, в свой черед, смотрели на Павла Степановича и ждали его распоряжений. Это были командиры кораблей «Императрица Мария», «Ростислав», «Париж», «Кагул», «Кулевча», «Три святителя» — боевые командиры и могучие корабли.

— Города не жечь, — сказал Нахимов и повернулся к иллюминатору [16] Иллюминатор — толстое стекло в окошке каюты. , в который уже виден был синий силуэт гористой оконечности полуострова.

Бозтепе называют ее турки. Бычьей головой слыла она у русских моряков.

Там, на узком перешейке между полуостровом и материком, защищенный горами от холодного ветра, нежится между двумя бухтами турецкий город Синоп.

— Города не жечь, — повторил Нахимов. — Русский моряк дерется только с вооруженным врагом; с мирными жителями — никогда. Задача: истребить турецкий флот, бить по кораблям, подойдя на пистолетный выстрел…

— На пушечный… — робко поправил Нахимова чей-то голос из темного угла каюты.

— Нет-с, — пристукнул Нахимов об пол каблуком сапога, — именно-с… на пистолетный! Только близкое расстояние в сражении считаю наилучшим в морском деле. Близкое расстояние и взаимная помощь друг другу… А если кто из капуданов спустит флаг, объявив сдачу, то и по кораблю прекратить огонь немедля. Россия ждет славных подвигов от черноморского флота, а лежачего чего уж бить! Слыхали от матросов? Повинную-де голову и меч не сечет. Впрочем, — закончил уверенно Нахимов, — каждый из нас на своем месте исполнит все, как нужно.

Ночами, когда бессонница и подагра не давали турецкому вице-адмиралу Осману-паше уснуть, перед ним вставала тень Нахимова. Она принимала гигантские очертания, как в сказке. Но Осман-паша сорок два года провел на море; он с ног до головы обкурен пороховым дымом; он даже в Англию плавал, когда там появились винтовые пароходы. Ему ли пугаться теней и верить сказкам!

В море бушуют теперь осенние бури, а на Синопском рейде тихо. Это едва ли не лучший, не самый безопасный рейд на всем побережье Анатолии. Здесь можно бы отстояться, привести в порядок потрепанные бурями суда… Отсюда не так уж трудно будет переправить на Кавказ штуцера и порох… Если бы Нахимов не был так близко, то не худо было бы и перезимовать в Синопе…

Опять эта тень Нахимова! Что Нахимов, думает Осман-паша. У Нахимова — корабли, и у Османа-паши — корабли. Но у Османа-паши больше кораблей. Да у Османа-паши за спиной еще и береговые батареи, а у русского адмирала — один лишь зыбкий и неверный морской простор, пучина морская. Нет, не отважится Нахимов напасть на Синоп. Вот и Мушавер-паша говорит, что вернется Нахимов в Севастополь ни с чем.

Все стены в каюте турецкого адмирала обиты венецианской парчой, и пахнет в каюте сандаловым деревом и розовым маслом. Все источает здесь сладкий, приторный аромат: лисья шуба адмирала в стенной нише; его парадный мундир с турецкими орденами, с английскими и французскими медалями; закругленная седая борода и черные расчесанные и разглаженные усы.

Старик только что вернулся с обхода кораблей. Теперь у себя в каюте он греет руки над медной жаровней. Потом тянется с низенького дивана к туалетному столику, где торопливо тикают карманные часы. Не открывая крышки, адмирал нажимает стерженек на часах, и «динь-динь-динь-динь» разлетается по каюте: двенадцать слабых ударов, точно там, в часах, серебряный молоточек бьет о золотую наковаленку. Осман-паша вздыхает: часы эти — подарок Махмуда Второго, покойного султана.

Но уже полдень! Сейчас должен явиться вызванный на адмиральский корабль командир двадцатипушечного парохода «Таиф» Мушавер-паша, рыжий буйвол, как зовут его на турецкой эскадре. И верно: буйвол, вот он, уже топочет по лестнице и вваливается к адмиралу не спросясь.

Мушавер-паша совсем не похож на турка. Второму султану служит Мушавер-паша, и двадцать пять лет носит он, поверх рыжей щетины на голове, турецкую феску. И все же буйволоподобный британец Адольфус Слэйд не стал за эти годы подлинно Мушавером-пашой. Его можно выкупать в розовой воде, а от него все равно будет разить портером, английским табаком, портовой таверной.