Ольга Елисеева - Переворот

— Вижу, — со вздохом согласилась Воронцова. — Бедный ты мой, дурачок. — Она обняла государя и сама прижалась к нему, ища защиты у беззащитного. — Пойдём вниз, здесь дует.

— Нет, нет, — император освободился из тягостно-нежных объятий. — Я должен быть тут. Наверху. На посту. Ступай, милая. Поспи. Ты намаялась сегодня. Я буду охранять тебя.

Государь порывисто встал, при этом неловко задел ногой складной столик и опрокинул посуду на палубу. У него начиналась изжога. Скверно. За ней могли последовать колики. Доктор Крузе говорил, что желудочные боли вызываются сильным волнением. А как же, позвольте спросить, обойтись без нервов, если вы живёте в России, где день за два, а год за десять лет?

Император попытался погасить изжогу, хлебнув большой глоток вина прямо из горлышка.

— Не надо, Петруша, — Воронцова удержала его. — Гоже ли будет, если ты приедешь в Кронштадт пьян?

Он только хотел заявить, что в своей стране пьёт, где хочет. Но сник, осознав правоту любовницы. Своя ли это теперь страна? Да и была ли когда-нибудь своей? На кого здесь можно положиться? Нужен глаз да глаз. Желательно трезвый. К трезвости Пётр не привык и разом заскучал.

— Скоро ли Кронштадт? — требовательно вопросил он. — Пошлите узнать у капитана.

Кронштадт был близко. Суда достигли его в первом часу пополуночи. Благо в июне не темнеет. Лишь трепещущий сумрак стоит над морем и, кажется, ветер раздувает его клочья, как туман. Тёмная громада крепости надвигалась с запада. В ней царила тишина. На парапетах не горели сигнальные огни. Цитадель затаилась в ожидании непрошеных гостей. Она напомнила Воронцовой кошку, подстерегающую мышь. Мышью была их галера, крошечная по сравнению с каменным чудовищем.

— Пётр, — фаворитка вцепилась в руку государя, — вернёмся. Мне что-то дурно... Недоброе здесь...

— Тебя укачало, душенька, — император похлопал Лизу по полному локтю и встал было со складного стула, но в этот момент корабль налетел на что-то твёрдое и едва не опрокинулся. К счастью, рулевой вовремя налёг на колесо и сумел уклониться влево.

Бухта была перегорожена боном. Суда застыли в сотне шагов от стены. По приказу государя с борта спустили шлюпку. В неё погрузились адъютант Гудович и генерал-майор Измайлов. Они подплыли под самую стену и, сложив руки рупором, начали кричать караульным, чтоб те отдали бон и разблокировали бухту.

— Пошевеливайтесь, канальи! Сам император здесь!!!

— Не знаем никакого императора! — нехотя отзывались караульные. — Не велено никого пускать.

— Тупицы! — надрывались посыльные. — Немедленно позовите коменданта! Император не может болтаться здесь, как...

— Как дерьмо в проруби? — раздался с парапета резкий насмешливый голос. Талызин появился на западном бастионе в белом адмиральском мундире, при полной кавалерии и с обнажённой шпагой в руке. — Убирайтесь! Здесь нет места для императора! — крикнул он. — Мы присягнули Её Величеству Екатерине Алексеевне! Если вы не отплывёте, я прикажу стрелять из пушек!

В отчаянии Гудович обернулся к галере и что есть мочи закричал:

— Измена! Бегите, государь! Спасайтесь!!!

Пётр аж подскочил на месте, сжав деревянные перила с такой силой, что они скрипнули. И немедленно острая боль ланцетом взрезала ему кишки.

— Как они смеют? — возопил он. — Кто говорит со мной? Где комендант Нумерс?

— Комендант арестован, Ваше Величество, — холодно отозвался со стены Талызин. Теперь он обращался прямо к императору, благо расстояние позволяло.

Близок локоток, да не укусишь. Вот он, Кронштадт, на блюдечке. Сильнейшая база на Балтике. Её гарнизон и корабли могли перевернуть мятежную столицу вверх дном и передавить гвардейцев-изменников, как клопов! Могли, но не желали. От этого хотелось выть и бесноваться. Топать ногами и изрыгать проклятья.

Вместо брани Пётр Фёдорович тоненько заголосил, как обиженный ребёнок, и, всхлипывая, поплёлся в трюм.

— Пусть стреляют! Пусть! Предатели! Клятвопреступники! Да я им... Они у меня... — Он сжимал и разжимал кулаки, не зная, за что схватиться. Наконец, нащупал на поясе рукоятку шпаги, попытался сдёрнуть ножны, но они застряли ровно посередине. Ещё пуще расплакался и повис на перилах.

Обняв государя, Елизавета Воронцова увела его вниз.

— Если в течение четверти часа ваши корабли не отойдут на безопасное расстояние от крепости, я прикажу открыть огонь, — окликнул Гудовича Талызин.

С моря было слышно, как в Кронштадте бьют тревогу. На стену высыпали цепочки солдат и застыли у парапета, вскинув ружья.

— Пожалуй, стоит разворачивать корму, — крякнул генерал-майор Измайлов.

Гребцы поспешно налегли на вёсла. Едва шлюпка отошла от стены, послышался предупредительный залп. Пули просвистели поверх голов, но звука было достаточно, чтоб нервы у всех, находившихся с государем, окончательно сдали.

— Убираемся отсюда ко всем чертям! — доносилось из-под палубы.

Для скорости даже перерубили якорный канат, а дамы уже в который раз огласили окрестности своими горькими жалобами.

Яхта повернула под ветер. Галера на вёслах двинулась по направлению к Ораниенбауму. На мелководье корабли не могли следовать друг за другом, поскольку имели разную осадку. Вскоре пал такой густой туман, что с одного борта уже нельзя было различить другой.

Только около двух часов пополуночи галера приблизилась к ораниенбаумской гавани. Почти все находившиеся на ней спали. Из-за тумана она причалила к лёгким мосткам на довольно большом расстоянии от дворца, зато неподалёку от охотничьего домика. Измученный и больной Пётр, опираясь на руки двух адъютантов, с трудом поднялся по лестнице. На площадке его замутило, и Гудович подхватил государя под спину.

Он отнёс Петра в тесный японский кабинет, куда приказал подать кофе, раскуренные трубки табаку и позвать корабельного врача. Бедная Елизавета не выказывала ни малейшей усталости, она сама уложила государя на диван, сама расстегнула манжет и обнажила ему руку до локтя, а когда пришёл вдрызг пьяный медик и отворил пациенту кровь, держала голову Петра у себя на коленях.

Слабость, нахлынувшая сразу, несколько успокоила государя. Он попросил вина и белого хлеба с солью, а потом заснул, так и не выпустив пальцев Воронцовой.

Яхта потеряла галеру из виду ещё на кронштадтском рейде. Однако ощущение угрозы не покидало пассажирок. От усталости дамы перестали стенать. Иных укачало и они совершенно зелёные свешивались за борт. Другие дремали, обнявшись, и являли миру трогательную нежность, столь редкую в кругу придворных красавиц. Фрейлины давно смирились с судьбой и не ждали от императора ничего, кроме очередной грубой выходки.

— Как это он ещё не связал нам руки и не навесил камней на шеи? — не унималась Прасковья Брюс. Она одна не потеряла присутствия духа или, лучше сказать, всегдашней неугомонности. Ей претило сидеть сложа руки на месте, в то время как, по её разумению, их в любой момент могли пустить на дно. Пламенная душа Парас жаждала приключений с благополучным исходом.