Зиновий Шейнис - Солдаты революции. Десять портретов

Начальник лагеря, отставной майор, призванный из резерва, созвал заключенных на аппельплац — площадь для перекличек — и объявил, что отныне он здесь бог, кайзер и высший судья. Питание — обычное, лагерное, а у кого есть деньги, тот может прикупить продовольствие в кантине — столовке.

Началась лагерная жизнь: серая, однообразная, барачная. Русские создали антивоенный комитет. Сергею поручили связаться с французами. Их было немного — эмигранты, застрявшие к началу войны в Германии. Антивоенный комитет разработал программу действий и начал устанавливать связи за пределами лагеря.

Об этом свидетельствуют строки из сохранившейся записи Александровского: «Скоро в лагере образовалась группа РСДРП, в которой было 4 большевика. За попытки организационной и агитационной работы ряд интернированных, в том числе и я, был переведен в половине 1915 года в штрафной лагерь Роштадт. Когда началась нужда в рабочих руках, немцы постепенно начали выпускать из Роштадта на работу. Я попал в 1916 году в Наугейм на фабрику искусственных зубов гравировщиком по металлу, потом работал у гладильной машины в паровой прачечной. Здесь я связался с нелегальной организацией военнопленных и дальше двумя путями через эту организацию и прямо на фабрике, где работал, — с союзом «Спартак». Таким образом, в марте 1917 года, вскоре после получения известий о революции в России, я мог бросить Наугейм и поехал в Берлин, будучи уже прочно связан с этими организациями».

Записи Александровского очень скупы, и не в последнюю очередь из-за его скромности. Но, к счастью, они, а также сведения, сообщенные жене, а потом сыну, отдельные заметки, фотодокументы позволили по крупицам восстановить важные события той поры, в частности, его деятельность после интернирования.

Александровскому удавалось не раз вырываться из лагеря.

Под новый, 1915 год Сергея неожиданно вызвал комендант. Был вежлив, даже почти приветлив, сказал, что для Сергея есть очень приятная новость:

— Ваша невеста, фройляйн Спиваковски, добилась для вас разрешения на краткосрочный отпуск. На три дня поездом можете выехать в Берлин. Там сразу же зарегистрируйтесь в полицей-президиуме.

Сергей хотел было дать телеграмму в Берлин, но из этой затеи ничего не вышло. Телеграфист прочитал текст, подозрительно посмотрел на него, спросил, почему не в армии, где сейчас каждый честный немец воюет за фатерланд и кайзера?

Клара ждала Сергея на своей квартире во Фронау. Молча обняла его, радостно улыбаясь, сказала:

— Три дня ты мой. Обо всем остальном забудь.

Клара и Сергей только теперь перешагнули невидимый барьер, который все же держал их в отдалении друг от друга, и поняли, что отныне, что бы ни случилось, они навсегда вместе.

Перед войной Клара не извещала родителей о предстоящем замужестве, а теперь, когда ее жених как иностранец оказался узником лагеря, она постоянно думала о том, как сообщить об этом им, особенно отцу, с его старомодным мышлением.

С надеждой и тревогой Давид Спивак наблюдал за своей дочерью. Для него она, примадонна, всегда оставалась его любимой девочкой, его дочуркой, в которую он вложил всю свою душу. Он, конечно, гордился ею. Но тоска, затаившаяся в глубине сердца, не давала покоя, и страх за ее будущее не оставлял его. И, сам с собою рассуждая, он часто говорил себе: с одной стороны, это очень хорошо, что она такая талантливая и имеет такой успех. Но с другой стороны, нам не надо так быть на виду...

И это вечное «с одной стороны и с другой стороны» часто заставляло его вздыхать, особенно, когда он читал в газетах статьи о ней и мечтал, чтобы она вышла замуж за единоплеменника-банкира или генерального директора какой-нибудь промышленной компании. Ах, эти звезды! Ведь даже с неба они падают в бездонную пропасть...

Три дня вытянулись в одну тонкую короткую нить. Накануне отъезда Сергея они долго гуляли по Аллее победы, увенчанной обелиском, шли мимо памятников фельдмаршалам и генералам — вся прусская история была изваяна в бронзе и камне. Сергей неожиданно вспомнил «Песнь о вещем Олеге», продекламировал последнюю строку: «Так вот где таилась погибель моя...» Перевел Кларе на немецкий смысл пушкинского стиха, высказал давно созревшую мысль: в этой войне сгорит мой царь и твой кайзер.

Сразу после отъезда Сергея Клара отправилась в Лейпциг.

Весной 1915 года Сергей снова приехал на трехдневную побывку в Берлин. На этот раз столица выглядела сумрачно. Громы победных литавр приумолкли после провала наступления на Париж. На улицах появилось много калек, магазины потускнели, а на окраинах выстраивались очереди у продовольственных лавчонок.

Клара по-прежнему жила на старой квартире во Фронау, и Сергей с вокзала приехал туда. Уже по дороге он заметил те неуловимые перемены в Берлине, какие не каждому были понятны с первого взгляда. На улицах и у ворот больших доходных домов собирались группки молодых парней и девушек. Шуцманы в своих высоких полицейских касках настороженно смотрели на них, готовые в любую минуту разогнать, избить их резиновыми дубинками, а в случае необходимости призвать на помощь конную полицию.

Клара сказала Сергею, что в Берлине создан и начал действовать какой-то нелегальный Интернационал молодежи и организатором этого Интернационала является Карл Либкнехт, о котором Сергей, возможно, слышал.

За все время знакомства с Кларой Сергей не то чтобы избегал, но не считал нужным говорить с ней о политических проблемах и о том, почему он оказался в Германии. Для нее он был студентом Торговой академии. И если они поженятся, он, вероятнее всего, получит, как и стоит того, место в крупной фирме. А может быть, она поедет с ним на его родину, в Россию, в Петербург. Энрико Карузо выступал в Мариинском оперном театре, с похвалой отзывался о тамошних талантах. Почему бы ей в самом деле не отправится в Россию. Ведь это и ее бывшая родина.

Сергей сказал, что он хорошо знает, кто такой Карл Либкнехт, хотя лично с ним не знаком и ни разу не видел его. А то, что Карл Либкнехт — единственный депутат рейхстага, голосовавший против войны и предоставления военных кредитов кайзеру, характеризует его с лучшей стороны.

— Вот и прекрасно. Тогда я тебя с ним познакомлю, — сказала Клара. — Ведь мы близкие подруги с его женой Соней. Кстати, я завтра обязательно должна быть у нее. Мой отец подарил мне и Соне две русские золотые десятирублевые монетки. Мы заказали у ювелира одинаковые кольца с аквамарином. Соня вчера взяла готовые кольца, и мы договорились, что я навещу ее.

На следующий день вечером Клара привела Сергея Александровского на квартиру к своей подруге. Соня открыла дверь гостям и, тепло приветствуя их, расцеловав Клару, подала руку Сергею и на чистом русском языке, с мягким акцентом, присущим южанам России, сказала: