Виктор Смирнов - Колокол и держава

Между тем страсти в городе накалялись. В скором времени городское вече должно было принять или отвергнуть союз с королем Казимиром. Каждый вечер в доме Борецких собирался ближний круг. Понимая всю важность момента, Марфа настойчиво подталкивала своих сторонников к решительным действиям. Самые опытные в дипломатических делах бояре готовили текст договора с Литвой. Другие должны были обеспечить поддержку совета господ и надавить на архиепископа Феофила, без благословения которого решение веча не могло вступить в законную силу.

На себя Марфа взяла колеблющихся. Действуя убеждением, лестью и подкупом, сумела переманить в свой лагерь нескольких именитых новгородцев, за которыми стояли их многочисленные кланы.

Младшему сыну Марфа поручила заняться устрашением сторонников Москвы. Окрыленный материнским доверием Федор рьяно принялся за дело. В городе обреталось великое множество лихого народа: шильников, ушкуйников, кулачных бойцов, профессиональных поединщиков. Федор сколотил из них несколько ватаг, готовых за плату на все тяжкие. Для начала приказал проучить нескольких самых ретивых приверженцев Москвы из купцов, торговавших в Низовских землях. Кого-то подстеречь с кистенем в темном закоулке, а самым упрямым пустить красного петуха. Бить не до смерти, но так, чтобы на ноги встал не скоро. Будут спрашивать: «За что бьете?» – отвечать: «Коли не люб тебе Новгород, убирайся в свою Москву!» Когда соберется вече, всем громко кричать за Литву и затыкать тех, кто будет на стороне московского князя. Запастись острыми шильями. Когда надо будет подавать голоса за Литву, шпынять ими в мягкие части впередистоящих, невольные вопли которых зачтутся как голоса одобрения.

…В последнее воскресенье февраля вновь созвонили вече. Народу пришло не меньше, чем в прошлый раз. Труды Марфы и ее сторонников не пропали даром, настроение в городе явно поменялось в пользу договора с Литвой. Коварство Москвы, натравившей на Новгород псковичей, заветы старины, страх утраты привычных вольностей подействовали на умы горожан. Сказались и меры устрашения. После нескольких уличных расправ многие противники Борецких побоялись прийти на площадь.

Первым на вечевую степень поднялся боярин Василий Максимович. С медлительной торжественностью развернул пергаментный свиток договора Великого Новгорода с королем Казимиром.

– Король держит Новгород в воле мужей вольных, по их старине и по крестной грамоте, – раскатился над вечем зычный голос. – Целует крест ко всему Великому Новгороду за все свое княжество и за всю Раду литовскую. Король не отнимает у новгородцев их веры греческой православной. И где будет любо Великому Новгороду, тут и поставит себе владыку; римских церквей король не ставит ни в Новгороде, ни в пригородах, ни по всей земле Новгородской.

Площадь слушала с напряженным вниманием, а посадник продолжал перечислять все новые пункты, каждый из которых заботливо оберегал новгородские интересы. Воспрещались королевские торговые пошлины, наместник и дворецкий Казимира могли держать на Городище не более пятидесяти человек и не имели права владеть новгородской собственностью. В королевскую казну поступали налоги от Русы, Ладоги, Ижоры, зато доходы от самых богатых мехами и воском волостей Заволочья, Перми, Печоры текли в казну республики. Торговля с Ганзой сохранялась в неприкосновенности. Суд, как исстари было заведено, объявлялся совместный, только вместо князя рядом с посадником садился королевский наместник.

Главный пункт договора составители приберегли напоследок:

– Пойдет великий князь Московский на Великий Новгород, или сын его, или брат, или которую землю поднимет на Великий Новгород, королю садиться на коня за Новгород со всею Радою литовскою; если же король, не помирив Новгорода с московским князем, поедет в Польскую землю или Немецкую и без него пойдет Москва на Новгород, то Рада литовская садится на коня и обороняет Новгород. Если король помирит Новгород с московским князем, то возьмет черный бор по новгородским волостям, один раз, по старым грамотам. За это послы новгородские готовы целовать крест честному королю за весь Великий Новгород в правду без всякого извета.

Когда отзвучали последние слова договора, искушенные мужи многозначительно переглянулись. Получалось, что Новгород не переходил в подданство Литвы, а просто заключал договор о взаимопомощи на случай нападения третьей стороны.

Подписали договор от имени Великого Новгорода посадники Офонос Остафьевич и Дмитрий Исакович, посадничий сын Иван Кузьмич, от житьих людей Панфил Селифантов, Кирилл Иванович, Яким Яковлевич, Яков Зиновьевич, Степан Григорьевич. Им и предстояло ехать с посольством в Вильну. Толпа напряженно ожидала архиепископского одобрения договора и, услыхав слова: «Владыка благословил!», облегченно выдохнула.

На вечевую степень поднялся бледный от волнения московский наместник Яков Захарьин. Прокричал, надсаживаясь: «Люди новгородские, исправьтесь, помните, что Новгород – отчина великого князя! Не творите лиха, живите по старине!» Его не слушали. Нестройные выкрики «К Москве хотим!» – были заглушены слитным ревом вечевого большинства. На несогласных угрожающе надвинулись нанятые Борецкими ватажники. Полетели камни, хряснули колья, несколько человек с разбитыми головами пали на утоптанный снег.

Расходились с площади, оживленно переговариваясь. Мало кто тогда осознал всю глубину произошедшего разрыва. Говорили: эка невидаль! Новгородцам не впервой с Литвой дружиться, и люди там такие же русские, как и мы, и веру нашу сохраним в целости.

Пока посольство готовилось к отъезду в Литву, таинственно исчез толмач Путята, обычно сопровождавший новгородских послов за границей. Беглый толмач должен был перевести на два языка – латынь и немецкий – договор новгородцев с королем Казимиром, и теперь посольство осталось и без переводчика, и без договорных грамот. Хуже того, прошел слух, что Путяту перекупили московские лазутчики и что он за мзду немалую продал им копию договора. О том, какие еще секреты республики мог продать Москве много знавший толмач, Дмитрий Борецкий боялся даже думать.

Кощунственно поминая святых угодников, посадник кинулся на владычный двор и отыскал там дьякона Герасима, ведавшего библиотекой и переводчиками. Выслушав посадника, протодьякон задумчиво почесал выбритую на затылке «поповскую плешь» и уверенно изрек:

– Есть у меня человечек. Должен справиться.

По высокому резному крыльцу они поднялись в книгописную мастерскую, где в свете лучин скрипели перьями полтора десятка переписчиков.