Виктор Иутин - Кровавый скипетр

Через два дня в Яжелбицах князь ждал лазутчиков, собрались все воеводы выслушать последние известия о Новгороде.

– Княже, идти туда боле нельзя, – докладывали они, тяжело и устало взирая на Андрея Старицкого, – едва прослышал Новгород, что ты идешь на него, стал готовиться к обороне, а навстречу тебе выслали большое войско князя Бутурлина. Он заслоны пушками поставил на всех дорогах…

– Неужто никто во всем Новгороде не желал встать на нашу сторону? – вопрошали бояре.

– Многие желали. Но по приказу Телепнева они были схвачены и повешены за предательство великого князя и великой княгини – все до одного.

Воеводы молчали, глядели друг на друга и на князя. Андрей Старицкий сидел, желваки ходили на его похудевших щеках, руки, покоящиеся на коленях, била мелкая дрожь. Это был конец. Новгород не пустил его, путь на север перекрыт войском Бутурлина, а сзади напирает московская рать. Понимали, что остался один только путь – в Литву, но князь не поддерживал эту идею. Однако от Новгородской дороги войско свернуло на запад, к Старой Руссе, боясь попасть в кольцо.

Три дня, словно затравленный заяц, старицкий князь петлял, не решаясь выступить ни против новгородцев, ни уйти в Литву. Ратники его падали духом, но воеводы как могли сохраняли дисциплину в войске.

Наконец, шестнадцатого мая в Тухолях сторожевой полк боярина Колычева столкнулся с передовым полком войска Телепнева. Завидев издалека московские стяги, Колычев велел занимать оборону, носился на взмыленном жеребце из стороны в сторону, раздавая приказы.

– Скачи к Андрею Иоанновичу, доложи, чтоб стягивал сюда все силы, москвичи здесь! – крикнул он одному из ратников, а сам глядел, как разворачивается для борьбы московский полк. Звучали сигнальные рожки, слышались крики приказов. Конница выстраивалась в боевом порядке, устанавливались пушки, ставились укрепления с бойницами для стрелков. Один за другим протрещали пищальные выстрелы с их стороны. Пороховой дым, клубясь, облаками рассеивался по воздуху. Ударили в ответ пищали и со стороны старицкого войска.

– Не хотят драться, – догадался тут же Колычев, – запугивают!

Но перестрелки продолжились, воевода слышал, как, шипя и свистя, мимо пролетали пули, увидел, что нескольких его бойцов убило. Еще несколько лежали в траве, удерживая руками кровавые раны.

Затем все смолкло. Прибыл старицкий князь со всем войском, бледный, растерянный, доклады воевод слушал рассеянно, а когда ему показали убитых ратников, уложенных в общую яму, промолвил, кусая губы:

– Да… да…

Московское войско стягивалось и росло, и вскоре стала очевидна бесполезность борьбы. А ночью стало известно, что сбежал нынче боярин Пронский, сбежали несколько княжеских слуг, значительно поредело число ратников. Обдумав все, Андрей Старицкий приказал отправить посла к москвичам, заявив, что желает переговоров. Об этом он рассказал своим воеводам. Молчаливым и тяжелым был этот военный совет. Князь благодарил воевод за верность, говорил о нежелании проливать понапрасну кровь своих подданных и поведал о том, что желает вести переговоры. Бояре безмолвствовали, многозначительно переглядывались друг с другом и кивали.

Белый шатер был установлен у московского лагеря. Значит, Телепнев согласился говорить. Андрей Старицкий, облаченный в кольчугу и панцирь, прямой и гордый, провожаемый сотнями глаз, направился в сторону вражеского лагеря в одиночку, отказавшись от стражи. Лишь на одном взгляде он задержался – издали на него глядела Ефросинья, глядела пусто, с жалостью, видать, плакала всю ночь. И ей князь не показал слабости, отвернулся, продолжив свой твердый и уверенный шаг.

Два московских ратника с каменными лицами пропустили князя в шатер. Телепнев сидел на ковре, по-татарски подогнув ноги в великолепных сафьяновых сапогах, шитых каменьями. На нем была зеленого бархата ферязь, надетая поверх кольчуги, на коленях лежала обнаженная сабля. Он тяжело, с презрением глядел на старицкого князя. Пригласил сесть напротив. Кряхтя, Андрей Иоаннович сел на ковер, откинув полы меховой ферязи и отставив саблю. Какое-то время напряженно молчали, глядя друг на друга.

– Говори же, – прервал молчание Телепнев. Собравшись с мыслями, старицкий князь начал:

– Ведаю, что согрешил, отступил от клятвы в верности великому князю, но более воевать не хочу…

Замолчал, борясь с чувством унижения, опустил глаза.

– Хочу же сдаться на милость великого князя и великой княгини…

Телепнев усмехнулся краем губ, тянул с ответом, обдумывал что-то.

– Есть одно условие! – внезапно заявил Андрей Иоаннович. – Пусть великий князь смилостивится над теми, кто поддерживал меня, позволит им служить дальше. Семью же мою содержать с почетом, как близких родичей…

– Я с изменниками сделок не заключаю! – гневно ответил Телепнев.

– Мой сын болен! Не желаешь смилостивиться надо мной, пожалей отрока! А меня пущай судит великий князь и митрополит! – подался вперед Андрей Старицкий. – А ежели хочешь битвы, то я соглашусь на то, и сколько мужиков останется здесь навсегда, сколько крови прольется? Вся кровь эта будет на нас – на тебе и на мне.

Телепнев молчал. Видно было, не хочет и он проливать кровь…

Еще долго длились их переговоры. Наконец, Телепнев, обещая князю прощение великой княгини, принял его условия, и старицкий князь, сдавшись, согласился ехать в Москву. Когда перемирие было заключено, Телепнев показательно вложил свою саблю в ножны.

Вскоре к ногам его коня со звоном падало оружие сдавшегося войска и стяги Старицкого княжества…

– Как смел ты обещать ему мою милость! Как! Без моего ведома и позволения! – Крик Елены разносился по всем коридорам великокняжеского терема, глаза ее сверкали в страшном гневе. Телепнев, сокрушенный, стоял перед ней на коленях.

– Токмо во благо тебе, государыня! Ведь привел я его, как ты велела! Ни единой капли крови не пролил! Иначе как бы я его заставил к тебе приехать? – И потянулся Телепнев поцеловать ее руку, как получил звонкую пощечину:

– Пошел вон! Холоп! И не смей являться ко мне, пока сама не позову, пес!! Забыл свое место!

Телепнев, сверля Елену холодным взглядом, поднялся с колен и, покинув покои, с грохотом закрыл за собою двери.

Гнев ее был вполне объясним. Утром Елене доложили, что Ислям-Гирей, на союз с которым она рассчитывала и в руках которого был Семен Бельский, убит, а князь-изменник захвачен ногайцами и увезен ими в Астрахань. Говорят, Сигизмунд Старый и Сахиб-Гирей уже намереваются выкупить его. Надлежало и Москве выдвинуть свою цену.

Бояр, что поддерживали старицкого князя, бросили в темницу, заковав в кандалы, как и самого князя, причем его посадили туда, где сидел в заключении и умер его брат Юрий. Ефросинью и Владимира заперли в дальних покоях с решеткой на окнах, старицкий удел присоединили к Москве. Ратников, что были в войске Андрея Иоанновича, били кнутом и приговорили к смерти. Их всех повесили вдоль Новгородской дороги, оставив трупы на растерзание птицам и зверям. Но и после этого следование шло еще долго, искали виновных даже там, где они и не могли быть…