Виктор Иутин - Кровавый скипетр

Захарьины – потомки московских бояр. Первый достоверный предок их – Андрей Кобыла перешел на службу к Ивану Калите еще двести лет назад. Всегда они были близки государеву двору, верно и отважно служили Московскому княжеству, но не могли тягаться по родовитости с прочими боярами, хотя и были родней великокняжеской семье – по материнской линии Иван Великий был прапраправнуком Андрея Кобылы, который, впрочем, дал начало многим дворянским родам.

Сани с раннего утра прибывали к скромному терему новопреставленного. Приехали рыдающие навзрыд, постаревшие, раздавшиеся вширь сестры. Прибыл с супругой самый младший брат, Григорий. Подтянутый и крепкий, он, в длинной медвежьей шубе, вышел из саней, оглядел все вокруг из-под черных суровых бровей, пробился через толпу у терема и вскоре уже подходил к горнице, откуда пахло свечами, ладаном и мертвецом. В дверях встретился с сестрами, опухшими от слез, обнял их, позволил всплакнуть на своих плечах и спросил тихо:

– Роман уже здесь?

– Едет, – отвечала сестра Феодосия, – с детишками едет…

Погладив сестру по плечу, Григорий с женой вступил в полутемную горницу и увидел гроб, возле которого сидела рыдающая жена покойного и двое его сыновей – Иван и Василий [8] Источники упоминают трех сыновей Михаила Юрьевича Захарьина: Иван Большой, Василий и Иван Меньшой. Так как об Иванах Михайловичах не осталось какой-либо информации, кроме дат смерти, и оба они скончались достаточно рано, ради упрощенного изложения был умышленно назван один из них. . Дети у Михаила Юрьевича были поздними, старшему из них не исполнилось тогда и шестнадцати. У изголовья диакон тихо читал молитвы. Подступив ближе, Григорий заглянул в лицо брата. Он лежал желтый, костистый, строгий. Вдова обернулась и, увидев пришедшего, бросилась к нему, безутешно бормоча что-то несвязное. Диакон, продолжая читать, вскинул строгий, осуждающий взгляд и снова опустил глаза в книгу.

– Ну, полно, полно, дорогая, – утешал вдову Григорий, приобняв слегка, затем отпустил ее, и вдова обнялась с его женой, после чего обе разревелись друг у друга в объятиях. Григорий подошел к племянникам. Старший Ванята вскинул на дядю строгий взгляд – было видно, старается держаться, а Васюта сидел зареванный, со сжатыми дрожащими губами. Григорий поцеловал каждого и встал у гроба, сложив на животе руки. Казалось, он еще не до конца осознает и верит происходящему, казалось, не узнает в этом пожелтевшем строгом старике с длинной седой бородой своего брата, веселого, решительного Мишку, который после смерти отца всю их семью держал в узде. Перед глазами беспощадно всплывали картинки из детства, которые никак не вязались с происходящим.

Григорий услышал за спиной неровные шаги, сопровождаемые стуком трости – прибыл Роман. Он тяжело ковылял, и каждый шаг отдавался острой болью во всем теле – это было видно по его вымученному бледному лицу и по болезненным черным кругам под глазами. Как и старший брат, Роман рано полысел, с недавних пор, как его отстранили от воеводства из-за неведомой болезни костей, он начал брить и бороду. С ним была его жена Ульяна, еще красавица, чей стан не испортили пятикратные роды, а лицо ее по-прежнему сохраняло молодую свежесть, хотя ей было уже за тридцать пять. Ульяна шла, утирая платочком глаза, затем с сочувствием обняла вдову и расцеловала ее. Вслед за ней вошли все пятеро детей этой четы: Далмат, Данила, Анна, Никита и Анастасия. Далмат и Данила, одногодки, были самыми старшими среди потомства братьев Захарьиных, уже проступают в их взоре некая взрослость и осознание происходящего. Оттого они, поддержав сродных осиротевших братьев нужным словом, стоят у гроба и пристально глядят на покойного с печатью глубокой думы на лицах. Их младшие сестры и брат Никитка не отходят от матери, как испуганные цыплята. Роман Юрьевич подошел совсем близко к телу брата и оглядывал покойного скорбно и жадно, глаза его заблестели от слез.

– И все-таки он был из нас самым видным, – проговорил Роман Юрьевич сдавленно, и кадык на похудевшей шее, поднявшись вверх, опустился, – никто из нас так и не попал в думу, кроме него. Походы, воеводства – все было. Но управлять державой – нет. А ему довелось.

Данила вскинул в сторону отца какой-то ревнивый взгляд. С трудом Роман Юрьевич нагнулся и поцеловал брата в холодный лоб. Григорий подавил вздох – сказанное Романом и его задело за живое. И понимал – пока среди властителей идет грызня, пока государь мал, не выбраться им в думу. Ныне со смертью Мишки возможность эта пропала окончательно. Роман уже отстранен от службы и, глядишь, сам уже не жилец, судя по его нездоровому виду. И Григорий оглядел многочисленных племянников – хватает продолжателей семейного дела!

– Ничего, не мы, так они дело Михайлово продолжат, а там, глядишь, во главе думы стоять будем, – сказал он тихо. Сыновья Михаила и дети Романа стояли в этой полутемной горнице. Конечно, никто не ведал, какая великая судьба ждет их семью. И Данила, услышав изречение дяди, вновь посмотрел на большое широкое тело покойного и сказал себе тихо:

– Обещаю, дядя Михайло, я в думу попаду… И управлять всем буду. Богом клянусь, попаду! Ты только помогай мне…

В декабре из Москвы отправлялось посольство в Константинополь. Для султана во имя продления мира были приготовлены многочисленные дары, уже уложенные холопами в сани. Стоя на подворье в потасканной заячьей шубе и бобровой шапке, за этим молча наблюдал тот, кто и должен был все это вручить султану – Федор Григорьевич Адашев. Это было его первое столь важное поручение. В важности сего дела никто не сомневался, всем было известно, что Турция, пока еще ни разу не вступившая с русскими в прямую борьбу, натравливает на нее своих «вассалов» – татарские ханства. Во многом от турецкого султана зависел мир на южных рубежах государства.

«Мог ли я подумать о том еще пять лет назад», – думал Федор Григорьевич и, вздохнув с волнением, поднял голову в сумрачное зимнее небо. Незнатный костромской дворянин, не видевший никогда ни богатства, ни славы, начинал службу сыном боярским с младых лет. И казалось, что до конца жизни придется ему прозябать вот так, выступать с походами, спать с однополчанами в пропахшей потом и немытыми мужскими телами тесной избе, мерзнуть холодными зимними ночами у костров, скакать бешено из одного города в другой с каким-либо важным поручением. Поначалу, когда молод был, все это безумно нравилось, но с годами захотелось большего. А когда женился и родился первый сын – Алешка, все думалось, как из этого прозябания вырваться. И ведь смог, вырвался. Вскоре уже и великий князь Василий о нем узнал. Федор был счастлив, почуяв нутром, что это и есть его шанс! Но спустя немного времени Василий Иоаннович умер, и Адашев невольно решил, что все для него потеряно. Не тут-то было! Рождение второго сына, Данилушки, не позволило ему сдаться! Помог тому, познакомился с тем, договорился там – и вот спустя три года он уже стольник при дворе, подносит мед польским послам на приеме. Его уже знают при дворе как человека надежного, и Федор грезит, что однажды пристроит своих сыновей ко двору, самому государю, например, одежду подавать!