Виктор Иутин - Кровавый скипетр

– Отец, может, потребуется время, чтобы собрать силы для борьбы с Бельским, – предложил Петр, положив сильную руку на плечо отца. – Воспользуйся этим!

– Да, верно, – кивнул Иван Васильевич, по-прежнему глядя перед собой. – Уйду в тень. И Иоасаф, и Иван Бельский еще почувствуют мою силу. Они теперь мои первые враги! Пусть!

Он вскочил с кресла, стал мерить горницу широкими шагами, бормоча что-то под нос. Затем встал, обернувшись к сыну:

– Вели писать грамоты всем родичам нашим, да пущай сказано будет в них, дабы с боярами совет не держали, к великому князю не ездили. Помни, сын, Шуйские всегда друг за друга держатся, спина к спине, плечом к плечу! Пущай пока порадуются, пущай! Мы подождем…

И сухое лицо Ивана Васильевича впервые озарило подобие улыбки.

Выйдя из темницы, Иван Бельский решил поддержать ослабленное многолетним заключением здоровье и уехал из Москвы с разрешения великого князя и с благословения митрополита. Он отправился в родительский терем, где его ждали супруга и сын. Туда же, узнав о счастливой вести, отправился Дмитрий – шесть лет не виделись!

Брат встретил его на пороге, постаревший, высохший и изможденный – щеки впали, глаза на похудевшем лице казались неимоверно большими, в остриженных уже волосах и бороде обильно проступала седина. Какое-то время они глядели друг на друга, и Иван взглядом своим будто говорил старшему брату: «Ну, вот, погляди, каким я стал…», и неимоверная злоба заклокотала в груди Дмитрия, злоба на покойную Елену и Семена, сидевшего у крымского хана, на Шуйских. И после того братья крепко обнялись, и редкие, но искренние мужские слезы катились из их глаз.

За столом, оставшись наедине, говорили о делах.

– Говорят, Новгород и Псков в кормление Андрею Шуйскому отданы, так он их подчистую ограбил, что там, кроме нищих, не осталось никого… И единства в думе нет, сплошные бесчинства! – Дмитрий говорил полушепотом, наклонившись к брату.

– Надобно самим власть в руки брать, – отвечал Иван, опустив глаза.

– По знатности рода – да, но только с Шуйскими тягаться сложно!

– Шуйские озлоблены сейчас, заявили, что в Москву ездить не станут и в думе сидеть тоже. Враг я им, понимаешь… Но ход свой я уже сделал. Митрополит за меня, и рядом с государем верный мне человек…

Помолчав немного и двинув желваками, Иван спросил:

– Ты слышал о Семене что-либо?

– Ведаю, что у крымского хана сидит! В почете! Говаривали, что он через всю Европу ехал к турецкому султану и по приказу его отправился в Крым…

– Ох, Семен, – тяжело вздохнул Иван и, поджав губы, нервно почесал бороду.

– Ничего, повидаемся. Еще. Убью! – Дмитрий со злости громко ударил кулаком по столу, да так, что чарки и блюда подпрыгнули.

– Остынь! – неожиданно жестко сказал Иван. – Он брат наш, кровь наша, сын матери и отца, твоих и моих!

– А что из-за него наша семья перетерпела, забыл? Что ты в темнице сидел столько лет – ничего? – Дмитрия просто разрывало от гнева. – Каждому по заслугам его воздается! Да и какой он брат после того, что сделал? Чует сердце мое, сойдемся мы однажды, да не за этим столом, а на поле брани по разные стороны! И тогда…

– Чтобы ни случилось, казнить его я тебе не позволю! – Иван был тверд, непреклонен, и внутренней силой своей подавлял Дмитрия. – Я во главе думы встану, Шуйских прочь отстраню и после того позову его домой. Неужто откажет мне в том? Служить отныне не будет, женится, детей заведет! Но будет жить на родной земле! И, самое главное – будет жить!

Дмитрий согласился с ним в глубине души, но упорство и обида не давали ему до конца простить Семена. Запыхтел, раздувая ноздри, что-то обдумывая.

– О другом надобно думать пока, – остужал его Иван, – Как власть из лап Шуйских вырвать. Тут поддержка думы нужна…

– Чем помочь тебе, брат? – Дмитрий вглядывался в лицо Ивана, будто открывая его для себя заново – какой-то стержень внутренний и мудрость заставляли подчиняться ему.

– Делай, что делаешь. Возвращайся к войскам и обороняй государство. А мне… – Иван с усмешкой взглянул на руки свои, израненные оковами. – Силы только восстановить – и тогда…

Улыбка вдруг пропала с его губ, лик отвердел. Иван спрятал руки под стол и сказал решительно:

– Всему время свое…

С колокольни Ивана Великого открывался прекрасный вид на соборную площадь Кремля. Величественные Архангельский и Успенский соборы, сверкая золотом куполов, едва достигали той высоты, на которой под молчащими могучими колоколами стоял Иоанн. Ветер развевал его кудри, он жадно глядел на расстилавшийся пред ним вид. В руках великий князь держал щенка охотничьих псов-волкодавов, коего он стащил с псарни.

По площади ходили люди, маленькие, словно муравьи. Вот Архангельский собор, где покоятся его отец, дед, прадед, другие родичи, вот Успенский, где целовали крест все великие князья московские, начинавшие править державой. Трехкупольный Благовещенский собор казался отсюда игрушечным, а Грановитая палата больше походила на выбеленный сундук с темной крышкой. Далее, за вытоптанной Соборной площадью, виднелась зелень деревьев и трав, среди которых возвышались башни и верхушки кремлевских стен. Линия Москвы-реки, блестя на солнце, проходила, казалось, аккурат под стенами, но далее, где стояли посадские дворы, от которых слышался отдаленный хозяйский шум инструментов и крик скотины, заворачивала влево.

Пухлый теплый щенок затявкал, задергался, захотев, видимо, есть. Иоанн, взяв щенка руками, еще раз, выглянув, посмотрел вниз. Достаточно высоко. Интересно, во что превратится этот темный комок с виляющим хвостом, упав отсюда? На прошлой неделе мальчик нашел ворону с перебитым крылом и потащил ее к реке. Глядя на черную горланящую птицу, пытался представить, что птица сия – Иван Шуйский, опекун его, и твердыми, уверенными ударами острой палкой выколол ей глаза. Стиснув зубы, нанося ей удары за ударом, дробя птичью голову, отрок понимал, что ему нравится это. Иоанн не считал зазорным причинять боль беззащитным существам, ведь он рос среди крови и боли, что такое любовь и доброта он давно позабыл…

Щенок не издал ни звука, когда мальчик швырнул его вниз. Спустя три секунды безвольный комок, кувыркаясь в воздухе, достиг земли, но сверху не было слышно удара. Закусив губу, Иоанн бросился к лестнице, стал, сгорая от любопытства, стремительно спускаться. Но на выходе он увидел преградившего ему путь Федора Воронцова. Придворный, приветливо улыбаясь, поклонился великому князю, а Иоанн невольно испугался, думая, что сейчас о его жестоких играх доложат строгому Ивану Васильевичу Шуйскому – он до дрожи боялся своего опекуна.

– Великий князь, – начал Федька Воронцов, – меня послали срочно за тобой. Ждут митрополит и глава думы Иван Бельский, милостью твоей вышедший из темницы.