Герберт Рид - Зеленое дитя

Добравшись до Англии, он больше не мешкал: сразу направился в родную деревню. Тридцать лет назад он уходил оттуда пешком — тогда ему целых сорок миль [15] Миля. — Английская миля равна 1,6 км. Действие в первой части романа происходит в Англии в середине XIX в. — тогда у англичан в ходу была исключительно их собственная национальная система мер и денежных единиц. пришлось топать до ближайшей железнодорожной линии. А теперь ветка протянута почти до самой деревни. Поезд отправляется с узловой станции, петляет среди холмов, останавливается на каждом полустанке, иногда подолгу ждет — пока прицепят вагоны со скотом или грузами. На Оливеро — точнее, Оливере, как его звали на родине много лет назад, — было то же одеяние, в котором он вернулся из Южной Америки: черный плащ и широкополое сомбреро; конечно, на фоне сельских фермеров и их жен, которые время от времени садились в поезд и ехали вместе с ним часть пути, он выглядел белой вороной, вернее, черным вороном. Всю дорогу он молча сидел в углу купе, смотрел в окно, подмечая перемены, каких немало набежало за тридцать лет. И только к вечеру, как ему показалось, различил что-то смутно знакомое в пейзаже за окном: с каким-то странным комком в горле узнал он линию гор, лесистые склоны, прямоугольные башни церкви и один-два дома на отшибе. И все же до конца принять за родные места эти поселки и полустанки с хозяйственными постройками он не мог. Хорошо еще, что его родная деревня находилась чуть в стороне от железнодорожной станции: не готов он был одним махом окунуться в прошлое. Он оставил сумку на станции и стал ждать, пока пройдут все сошедшие с поезда пассажиры. Наконец, последний путник скрылся на дороге, ведущей в деревню, и тогда он медленно зашагал ему вослед, опустив голову и стараясь не глядеть по сторонам, словно боялся, что один вид знакомых окрестностей выбьет его из колеи. Вот пошли первые жилые дома. Смеркалось.

Родная деревня Оливеро — две улицы, сходившиеся на рыночной площади. Вдоль дороги, по которой он шел, бежала речка, по ту сторону ее виднелись дома: подойти к ним можно было, только перейдя через речку, — в одном месте по широкой доске, в другом по деревянному мостику с перилами, а кое-где просто по камешкам. У рыночной площади речка резко сворачивала вправо, и дорога, повторяя ее изгиб, тоже делала правый поворот. В этом самом месте, в излучине реки, приютилось несколько кленов: живописнейшая картина, скажу я вам, особенно если смотреть вдоль дороги: по одну руку стоят старые богадельни, по другую шумят клены, да течет река, наполовину скрытая белой стеной ратуши. Краем глаза Оливеро заметил: деревья стали выше, тени гуще, но отвлекаться на воспоминания не стал, решительно пересек рыночную площадь, зашел в гостиницу, снял комнату и послал за своей сумкой на станцию.

Отдав распоряжения, он вышел на площадь, посидеть на скамейке подле каменного креста. В окнах коттеджей светились огни, кругом было тихо — ни души, разве что редкий гость постучится к соседям и тут же скроется за дверью. Он вслушивался в вечерние звуки: вот что-то сказали нараспев, как, бывало, он говорил в детстве (говор этот ни с чем не спутаешь!), вот звякнула щеколда, там брякнули подойником, вдруг разом во всех домах забили часы. И за всей этой ночной возней и невнятицей он ясно различал, как на ложе из гальки ворочается река. В нескольких метрах от него белел парапет; он встал, подошел поближе и, перегнувшись через перила, стал вглядываться в черневшую внизу воду.

И тут ему вдруг померещилось что-то абсолютно несуразное — а может, так оно и было? С детства он помнил, куда течет река: если смотреть с того места, где он сейчас стоял, она текла по направлению к станции. Мальчишкой он столько раз бродил по воде (пальцы ног и сейчас помнят гладкие, округлые камешки), и река непременно толкала его в ту сторону. Но сейчас она течет вспять, по направлению к церкви! Никаких сомнений. Он ясно видел это по отражению в воде луны, белевшей над смоковницами. У камней, торчавших на поверхности, струи воды пенились, образуя воронки и разворачивая реку вспять, против течения. С час примерно Оливеро не мог двинуться с места, будто его пригвоздили к парапету: под угрозой оказалась вся стройная система воспоминаний. Он перебирал в памяти подробности своих первых свиданий с рекой. Он припомнил, как, выстроившись ровными рядами, шла вниз по течению форель: с каменного моста у церкви ее хорошо было видно. Сколько раз он смеха ради пробовал, изловчившись, незаметно уронить сверху камень, целясь в проплывавший под мостом косяк, и, конечно, всякий раз мазал камешек еще до воды не долетал, а рыбы уже словно и не было. Он вспомнил, как они любили барахтаться в заводи, ниже по течению, за мельницей. Он вдруг отчетливо представил себе приникшие к воде ветви ивы: на них намотались длинные, выцветшие на солнце речные водоросли. «Бороды» эти облетали, клочки подхватывало течением, и их сносило — да, точно! — их сносило вниз, по направлению к деревне. Мельница же была в миле отсюда, вверх по течению, за церковью, и, если забраться выше мельницы и пойти вдоль русла, вверх по течению, то река начинала «кружить» (это, конечно, фигура речи, «кружить» она не могла, поскольку текла в то время в направлении, противоположном нынешнему). Итак, она кружила и петляла по окрестным полям и лугам, пока вдруг не пряталась под землю — там, у подножья гор и было ее начало. В детстве он излазил все верховье: отправлялся на целый день, шагая вдоль русла, пока не доходил до самого истока, топкого болотца, заросшего низкими кустиками пахучего мирта, вперемешку с яркими желто-зелеными островками лютиков. Так что он ни капельки не сомневался в том, что река брала свое начало где-то далеко за церковью, протекала по деревне и уходила в сторону железнодорожной станции. Но сейчас он собственными глазами видел (если только, конечно, зрение его не обманывало), что река текла вспять, в сторону церкви.

Вначале он попытался найти физическое объяснение тому, что видел. Например, реки часто меняют русло. Движение их обманчиво. Да и мало ли какие внешние преграды могут заставить естественный водный поток повернуть вспять, — неровность и каменистость почвы, не говоря уже о вмешательстве человека! И вот уже речка, которая в одном месте текла с севера на юг, в другом — неподалеку отсюда — течет с юга на север. Спроси путешественника, который по Панамскому каналу пересекает Атлантику, намереваясь попасть в Тихий океан: в каком направлении он двигается? Скорей всего, он ответит (если, конечно, вообще соблаговолит ответить): «С востока на запад». Кто похитрей, тот, чтоб избежать подвоха, скажет: «С севера на юг». Но даже самому умному никогда не придет в голову, что, на самом деле, двигается-то он с запада на восток, и причина здесь одна: очень сложные, замысловатые очертания перешейка. Так что надежды на то, что водный поток всегда будет стремиться в одном направлении — к морю, вообще-то говоря, очень мало: в действительности река может выбрать любой градус на окружности компаса. Все это так, только от места, где сейчас стоял Оливеро, до моста возле церкви, с которого он когда-то подростком наблюдал за форелью, река течет по прямой: незачем ей вилять. Поэтому у него мелькнула мысль, что дело не обошлось без вмешательства человека, — кто-то искусственно повернул речку вспять (опять же, если только он не ошибся). Кстати, предположение о том, что изменить течение реки могло землетрясение, сдвинувшее плиты, покрывающие земную кору, он отверг сразу: не бывает в Англии землетрясений.