Герберт Рид - Зеленое дитя

Кругом было тихо, только он да река: в тишине он отчетливо слышал, в какую сторону она течет. Весело бежала по камушкам вода, дразня его и маня за собой. Внезапно впереди заплясали огни, и он решил, что это Колдрон, или «Котлы», — так местные прозвали дом, стоявший на отшибе, у самой воды. Вроде, там тоже была мельница… Вот и разгадка! Как он раньше не додумался! Здешняя мельница, правда, была не чета деревенской, — так, пара грубых мельничных жерновов, пригодных в основном для обмолота зерна, идущего на корм скоту, — например, ржи. Пользовались ею несколько фермеров из дальней округи, экономя на гужевом транспорте, — до деревенской мельницы далеко, требовались дополнительные телеги. Что, если люди в «Котлах» с тех пор развернулись, увеличили мощности, дело пошло в гору, деревенская мельница сама собой захирела, и необходимость в ней отпала. Нет предела человеческой предприимчивости, если есть условия, а здесь главное средство — энергия воды, — всегда под рукой. Он стал припоминать, что незадолго до его отъезда по деревне пошли разговоры о какой-то новой технике, благодаря которой мука получается белее и более тонкого помола, куда качественнее, чем раньше. Как знать, может, мельник из «Котлов» обскакал своего нерасторопного соседа, закупил современное оборудование и вытеснил конкурента?

Подойдя ближе, он подумал, что не ошибся в своих предположениях: в окнах одного или нескольких зданий (он пока не разобрал, сколько их) горел свет, а рядом слышалось мерное гудение машины. Перестроенную и усовершенствованную мельницу теперь не останавливали даже ночью. Через открытое окно он заметил бешено вращавшийся, поблескивавший в темноте маховик и приводные ремни. Тропинка упиралась в садовую ограду, — дальше хода не было, кроме как через мельничный двор, мимо хозяйского дома. Идти этой дорогой ему совсем не хотелось: вдруг еще остановят, начнутся расспросы, подумают, что он что-то вынюхивает. Ему вовсе не было совестно за расследование, которое он затеял; просто он знал, что скорее всего люди не поймут, почему для него это так важно, — еще решат, что умом тронулся: в такую-то темень вздумал бродить, да еще по пустяшному делу. Поэтому по двору он не пошел, а решил обогнуть дом со стороны поля, надеясь снова выйти к реке.

Зайдя за дом, он увидел, что только в одном окне нижнего этажа, почти у земли, ярко горит свет, отбрасывая широкий полукруг, — его, должно быть, далеко видно в поле. Первым инстинктивным желанием Оливеро было сделать крюк, чтоб обойти этот веер света на зеленой траве, но тут неожиданно из темноты вынырнула фигура: широкоплечий мужчина нес в руках что-то тяжелое. Когда этот великан почти вплотную подошел к оконному проему, Оливеро, предусмотрительно укрывшийся в тени, увидел, что тот тащит ягненка. Животное не подавало признаков жизни, и Оливеро решил, что оно мертво, тем более что на его глазах этот тип впихнул тушу в открытое окно, а потом полез туда сам — сначала перебросил через подоконник ноги, затем протиснул в неудобный низкий проем и туловище. Он проделал это очень быстро и умело — точно не в первый раз. Естественно, это разожгло любопытство Оливеро, оказавшегося невольным свидетелем. Он знал, что ягнята, бывает, умирают в холодное время года, но сейчас погода стояла очень теплая, и потом, какой смысл проводить спасательную операцию в полночь, да еще тайком от посторонних глаз? Почему не отложить до утра? Тут он вспомнил, что многие местные жители не употребляют в пищу мясо животных, умерших естественной смертью (то есть по воле Господа, а не на бойне), и, стараясь избежать убытков, многие фермеры-животноводы пускаются на разные хитрости. Так и этот хозяин, вероятно, тайком от соседей, хочет забить уже мертвого ягненка, а потом продать. Только тушка уж слишком невелика; к тому же, место такое безлюдное, что, пронеси он мертвого ягненка в дом при свете дня, все равно никто бы не заметил. Что-то тут неладно, подумал Оливеро, и на какое-то мгновение эта новая загадка завладела его мыслями, — он и думать забыл о реке.

С минуту он подождал в своем укрытии, а потом стал медленно двигаться к свету, прячась в тень при каждом звуке и даже шорохе. Когда он был в трех метрах от окна, внезапно раздался леденящий душу крик — от неожиданности Оливеро даже застыл на месте. Но тут же метнулся к окну, пригнулся к земле и стал дюйм за дюймом поднимать голову, пока на уровне глаз не оказался подоконник. И тут он снова замер, как пригвожденный.

Справа, на голом столе, мордой к краю, лежал ягненок; горло его было перерезано, кровь из раны обильно стекала в специально подставленную миску. Посреди комнаты стоял мужчина: одной рукой он запрокинул голову женщины, схватив ее сзади за волосы, а в другой держал чашку, заставляя из нее пить. Эта сцена моментально запечатлелась в сознании Оливеро; чуть позже он заметил кое-какие детали: женщина, донельзя тоненькая и бледная, была привязана к стулу веревкой и не могла сопротивляться; по ее сосредоточенному и потрясенному лицу было видно, что она судорожно сжимает зубы, пытаясь оттолкнуть чашку. Кровь струйками стекала по подбородку, оставляя на белом платье ярко-красные пятна. Эту жуткую сцену освещала золотистая парафиновая лампа, ровно горевшая под потолком.

В таких обстоятельствах мужчина обычно не раздумывает. Он понимает, что не может оставаться безучастным наблюдателем, — происходящее требует его прямого и активного вмешательства. Кровь бежит быстрее, зрачки расширяются, волосы на голове встают торчком, ноздри раздуваются, — просыпается злость. Тридцать лет, чаще против своей воли, Оливеро провел в неустанной борьбе. Сколько раз в своей жизни ему пришлось действовать внезапно и решительно — не перечесть! И хотя потом, когда все кончалось, ему всегда было трудно восстанавливать в памяти эти вспышки бешенства, — из чего они складывались, что привело его в такое состояние, — тем не менее, он всегда оказывался на высоте. Так вышло, что, не прикладывая никаких сознательных усилий, он заработал репутацию храброго парня. Он даже слыл смельчаком, способным на безрассудные поступки, что, вообще-то говоря, плохо увязывалось с его созерцательными наклонностями. Вот и сейчас, он, не рассуждая, вломился в комнату тем же манером, что хозяин, — запрыгнул через открытое окно, — да на беду руками схватился за нижний край оконной рамы, чтоб было проще перенести туловище через подоконник. А рама-то возьми да опустись прямо на него, — так он и завис в окне: ноги болтаются в комнате, а верхняя часть туловища — снаружи. При других обстоятельствах над этим можно было посмеяться: комичнейшая картина! Но сейчас она, наоборот, накалила страсти, внеся во все происходящее нечто абсурдное, фантасмагорическое, усилив и без того царивший в комнате ужас. Правда, вид застрявшего в окне незнакомца сыграл положительную роль и на какие-то доли секунды усыпил бдительность хозяина — случись по-другому, тот давно бы уже занял оборонительную позицию, приготовившись наброситься на соперника с кулаками. А так, обернувшись и увидев барахтающиеся в оконном проеме ноги, он, поставив чашку на стол, высвободил одну руку, а другую не успел, и по-прежнему держал женщину за волосы. Словом, замер в нерешительности. Оливеро воспользовался заминкой: подтянулся, отжал раму и вбросил туловище в открывшийся проем — в следующую секунду он был уже на ногах, загораживая окно сильным тренированным телом, встряхивая головой.