Роберт Лоу - Лев пробуждается

Всадники кружили, раздосадованно швыряясь проклятьями, булавами, топорами, обломками своих копий и — теперь, когда селкеркские лучники рассеялись, — своими громадными бочкообразными шлемами. Пикинеры кололи и били с плеча, пыхтя и рыча, и исполинские кони гибли, роняя гордые гербы своих наездников в истоптанную траву и кровавую грязь, где люди в грязных власяницах выскакивали из задних рядов кольца пик, ужом проскальзывая между ног, чтобы обратить их в бегство или наброситься на застрявших или чересчур медлительных, чтобы успеть удрать.

— Что, боле не до песен, жопа свинская? — взвыл один, пауком прыгая на черно-серебристую фигуру рыцаря, с трудом отползавшего на четвереньках от истошного визга и лягающихся ног своего издыхающего коня. Узкое лезвие ножа скользнуло в щель забрала, и кровь хлынула через дыхательные отверстия. В следующий момент паук уже скрылся под защиту пик, тяжело дыша и ухмыляясь Хэлу, как лис, только что задушивший курицу. Он вытер кинжал о свою грязную, подранную брака, и Хэл увидел, что это Фергюс Жук в своем черном панцире из вываренной кожи, скалящий окровавленные зубы. Он подмигнул, будто только что углядел Хэла в сутолоке пивной.

— В теле доселе, мой государь.

Хэл моргнул. Еще жив. За пределами защитного кольца пик шотландских лучников преследовала и истребляла катящаяся убийственная волна, и оставалось лишь гадать, что стало с Симом.

Конь епископа охромел, его сюркот на одном боку был напрочь распорот, хлопая, как раненое крыло алого коршуна. За ним следом ковылял пеший рыцарь, оставшийся без шлема и бацинета, в изодранном в клочья кольчужном чепце; кровь заливала его лицо и расползалась большой кляксой по некогда кремовому сюркоту, почти скрыв двух вышитых на нем воронов.

Аддафу не требовалось слышать Бека, дабы понять, что тот в бешенстве, — уж так яростно, с побагровевшим лицом махал епископ руками на рыцаря в красных и золотых полосках, угрюмо сидевшего на дорогом боевом коне, облаченном в девственно-белый бард с россыпью маленьких красно-золотых полосатых щитов, каждый с горностаевым мехом в левой верхней четверти; сие Бассет из Дрейтона, сказали Аддафу после первой злобной стычки между рыцарем и епископом.

Случилась она, когда Бек попытался сдержать рыцарей под своим началом, чтобы дождаться короля перед атакой, но сей Бассет из Дрейтона, надменно устремив на Бека свой меч, велел тому пойти и справить мессу, буде охота, ибо рыцарям надлежит сражаться. Услыхав сие, свита Бека унеслась бешеным галопом, будто громадный железный цеп, вдребезги разбившийся о ближайшее кольцо шотландских пик, пока епископ в напрасном гневе лупил собственное седло.

Теперь же уцелевшие, лишившись коней, плелись прочь, и Аддаф понял, что Бек распекает Бассета, потому что ни сам он, ни двое его рыцарей-бакалавров, ни девятеро сержантов к скоттам даже не приближались.

— Сей конь сто́ит пятьдесят марок, — доказывал Бассет, насупившись, когда Аддаф и остальные лучники поравнялись с препирающейся парочкой.

— Так нацельте его и пришпорьте — уж он сумеет атаковать, — огрызнулся Бек, — даже коли его всадник и не сподобится.

— О, Раны Христовы! — взревел Бассет, ощетинив бороду. — Я не намерен сносить подобное от каких-то незаконнорожденных с тонзурами…

— Никто не будет атаковать! — гаркнул новый голос, и все как один обернулись к подскакавшему легким галопом Эдуарду со свитой. Взоры потупились; никому не хотелось глядеть в лютое воплощение гнева на лице короля с набрякшими веками. Особенно Бассету, побелевшему, как бард его лошади, и начавшему заикаться.

— Тихо! — приказал Эдуард, озирая жалкие остатки спотыкающихся спешенных рыцарей, влекущихся обратно, как пьяные из пивной. Стонущего рыцаря в зеленом, истерзанного и забрызганного грязью и кровью, поддерживали двое других; его левая кисть болталась на тянущихся из кровавого месива остатках сухожилий и кожи, и кто-то перетянул предплечье его же перевязью, чтобы он не истек кровью до смерти.

— Государь мой Отли, — произнес Эдуард, кивнув зеленому рыцарю, будто они повстречались в уединении двора. Зеленый рыцарь застонал, и у него из-за спины вышел другой, прихрамывая, с непокрытой головой, истекающий кровью; помешкав, он поднял глаза на своего короля и поклонился.

Эдуард ответил ему поклоном.

— Мой добрый государь, — любезно промолвил он, — вы потеряли своего коня.

Несмотря на соболезнующий тон, в словах его таилась злобная издевка: в свое время Юстас де Хачче отказался продать своего великолепного жеребца королю, и теперь прекрасный гнедой в одном белом чулке с верещанием издыхает, валяясь в месиве собственных внутренностей.

Де Хачче отвернулся, поглаживая ребра, более сетуя на гибель коня, нежели на вспоровшее его копье; он не хотел снимать кольчугу и поддоспешник из страха перед тем, что может вывалиться на землю. «Я буду выглядеть как мой собственный конь», — подумал он.

С искаженным от гнева лицом Эдуард проводил взглядом заковылявшего прочь рыцаря, а потом обратил ярость, пылающую из-под приспущенных век, на Бека и Бассета.

— У вас обоих не больше рассудка, чем у яйца! — рыкнул он и, видя, как оба ощетинились, с праздным любопытством гадал, достанет ли их сказать поперек хоть слово. Покачавшись на грани, оба с пыхтением сдулись, и король устроился в седле поудобнее, слегка разочарованный, но не удивленный.

«Ослепи меня Христос, — думал он, — добрые люди погибли из-за того, что у этого дурака Бассета голова годится только для надевания железного шлема и такая же пустая. И он в этом не одинок, — сердито добавил Эдуард, — иначе мне не пришлось бы торчать здесь, самому доделывая дело, возложенное на графа Суррейского и остальных».

— Коли вы закончили транжирить английское рыцарство, — зарычал он на обоих, — не вернуться ли нам к завершению сей потасовки?

Король дал сигнал; рог протрубил, и Аддаф услышал крик государя Бедейлского Хейдену Капитану, в свою очередь проревевшему приказ на своем зычном валлийском, дабы победители вступили на эти кровавые подмостки.

С предвкушением размяв плечи, Аддаф ошарашенно поглядел налево и направо. Вокруг него валлийские лучники таращились, как нанятые задорого гасконские арбалетчики трусцой бегут вперед, тарахтя болтами, с губами, искривленными в презрительных улыбках. Уткнув свое оружие в землю, валлийские лучники с пренебрежением оперлись о него.

Сердце у Аддафа упало; угрюмая ненависть к англичанам для валлийцев была превыше чести, и хотя они и не переметнулись на другую сторону, но в дальнейшем участвовать не желали, платя непокорностью за бойню, учиненную над ними недавно.