Роберт Лоу - Лев пробуждается

Они ступали по чему-то сочившемуся мозгами, скользили по телесным жидкостям и чавкали по внутренностям, слышали последний пукающий выдох мертвых, наступая на них и находя в себе самих довольно дыхания лишь для того, чтобы пробормотать « Ave Maria, Gracia plena »…

Увидев меч, Хэл наклонился поднять его и уставился на незряче таращащиеся кровавые останки Макдаффа Файфского с громадной иссиня-черной дырой сбоку головы, будто взорвавшееся яйцо. Моргнул раз-другой; мысли закружились в голове: значит, Макдафф все-таки не сбежал и поплатился за это. Потом Уоллес вдруг опустился на колени, и ошеломленный Хэл на миг подумал, что в него попали. Стрелы, неустанно и стремительно выпускаемые искусными руками, взмывали стаями, как всполошенные скворцы с поля.

— Ах, смилуйся над ним Христос, — проговорил Хранитель, поднимаясь, и Хэл увидел окровавленное лицо и затоптанные, смешанные с грязью останки его кузена — Саймона, вспомнил Хэл, сладкоголосого певца.

— Не останавливайтесь! — гаркнул командир шеренги. — Уж недалече!

Достаточно далеко, подумал Хэл. Прошла целая вечность; опушка стала ближе, маняще близко, да не прикоснешься.

Песнопение заставило людей поднять залитые по́том лица с потрескавшимися губами, красные, как поротые зады, с тугими побелевшими морщинами страха вокруг губ и глаз.

Песнь катилась из торжествующих глоток слева, и все слышавшие понимали, что пикейное кольцо разорвано и погибло, что оба других шилтрона сломлены, люди с воплями бросились врассыпную, а их преследуют и истребляют, как разбежавшихся кур.

«Матерь-Кормилица Искупителя, охраняющая приветные врата небесные, Звезда путеводная, поспеши на помощь падшему народу, который жаждет подняться. Ты, родившая, к изумлению природы, собственного Святого Родителя…»

— Древлий Храмовник во гробе перевернется, — бросил Уоллес Хэлу, а потом поглядел налево и направо, на угрюмые лица вокруг, углядевшие хоругвь с черной полосой восторженно распевающих рыцарей Храма.

— Почему они так поступают? — жалобно спросил недоумевающий Хэл. Уоллес вплел в путаницу слипшейся от пота бороды полупрезрительную ухмылку.

— Потому что мы — единственные язычники, с коими им осталось сражаться, юный Хэл. Им потребно, абы мы маячили пред Богом и Папой, аки доказательство, же их существование не лишено цели.

Он ухмыльнулся шире, хищно оскалив зубы и взмахнув длинным мечом, покрытым свернувшейся кровью.

— Что ж, многое ломается при испытании, как поведает любой коваль, — добавил Хранитель, вскидывая подбородок и возвышая голос до бычьего рева. — Держись! — рявкнул он. — Наплюйте на Босеан и их жалкое чириканье. Они — тяжелые конники, коих вы губили весь день, мои добрые парни. Оставайтесь в кольце…

Храмовники надвигались через поле, где разбили левый шилтрон, не обращая внимания на безумных разбегающихся крикунов двух других, оставляя их на долю мстительных копий и мечей рычащих валлийцев и брабантцев, обирающих трупы. Они устремились к последнему пикейному кольцу, зная, что Уоллес должен быть в нем; их была всего горстка, но они казались мрачной черной скалой сержантов с двумя белыми проблесками, отмечающими истинных рыцарей. А над ними, будто укоризненный взор, развевалась черно-белая хоругвь Босеана.

Орден погубил себя, пронеслась в голове Хэла печальная мысль. Погубил так же верно, словно проклял Бога и плюнул на Папу, — какой же купец, государь или владыка поверит после этого слову храмовника, доверит свои богатства в попечение братства, посвятившего себя спасению христиан, а теперь охотящегося на них?

Они устремились на последнее покореженное кольцо пикинеров, будто тугой черный кулак со сверкающими впереди двумя белыми костяшками Брайана де Джея и Джона де Соутри. За облаченными в черное сержантами ордена, будто длинный хвост кометы, углями тянулись другие рыцари, но были не способны двигаться на такой стремительной высокомерной рыси, как храмовники.

Бедные рыцари, с горечью подумал Хэл, должны бы ездить на коне по двое, но даже распоследний из храмовников владеет куда лучшим дестриэ , чем иные принадлежащие рыцарству, спотыкающиеся о трупы и едва плетущиеся шагом.

Искусно обученные кони храмовников шли на рысях с кошачьей гибкостью. «На обучение лучшего боевого коня уходит пять лет, — не к месту вспомнил Хэл, буквально слыша в голове голос отца. — С двух лет, еще необъезженного, и до семи, когда, коли все исполнено, как надлежит, ты получишь коня, способного ринуться на каменную стену, если седок не сплохует. Аже повезет, животное дотянет до двенадцати лет, когда станет слишком старым для ратных дел, и тогда пускай его на племя, плодить себе подобных».

Ни один разумный конь такого не потерпит, так что обретаешь безумного зверя о четырех ногах, а если присовокупить всадника, страшащегося лишь не угодить Богу, получаешь комбинацию, способную пробить дыру даже сквозь Врата Адовы.

Безумные звери перешли на легкий галоп; кто-то захныкал, и Хэл увидел, что это тот самый отрок с дорожками слез на чумазом млечном лице.

— Оставаться в кольце! Держать кольцо!

Крик Уоллеса оборвался на высшей ноте, становясь все более пронзительным по мере нарастания дрожи тверди земной; последние командиры шеренг подгоняли своих людей в пинки и взашей, последние воины, нобили в доспехах, решившие сражаться в пешем бою, подобрались, кутаясь в свои jazerant [86] Разновидность кольчужного доспеха, в котором кольчугу закладывали между слоями кожи или ткани. и кольчуги.

— Держать кольцо!

Снаружи на них катилась черная лавина в железных шлемах с крашенными в черное полями, белым навершием и большим алым крестом спереди. Они совсем бросили поводья, освободив обе руки, и кресты на их черных щитах пламенели, как мазки крови.

— Держать кольцо!

— Deus lo vult!

Возгласив это на последних громовых скачках, храмовники тараном, колено к колену, на полному скаку и всё набирая ход, устремились туда, где за весь день ни один всадник не смел двигаться быстрее, чем ускоренным шагом.

Должно было последовать чудовищное сотрясение, треск ломающихся копий, оглушительный рык отчаянных, непокорных скоттов — но кольцо, слишком поредевшее от болтов и стрел, слишком истерзанное страхом, разлетелось, как яичная скорлупа под кузнечным молотом.

Млечноликого отрока оторвало от Хэла и унесло прочь с угасающим, отчаянным вскриком пронзившее его копье; всадник пронесся мимо черным ветром. С другой стороны громадное древко прошло у Хэла над головой, снося людей, как отворяющаяся створка ворот. Хэл врезал своим побитым щитом по латному башмаку всадника, толкая того вперед и вверх до высоты конского плеча. Тот отчаянно забарахтался, вываливаясь из седла, накренился и рухнул в людскую массу.