Роберт Лоу - Лев пробуждается

— Это для гнезда, — спокойно растолковал графу брат Якобус. — Осетровая голова обеспечивает некую эластичность, не присущую другим заменителям.

— Да тебе-то откуда ведать, священник? — презрительно отмахнулся де Варенн. — Помимо того, что один из ваших давних Соборов его запретил.

— Канон двадцать девятый Второго Латеранского собора, — надменно подсказал Крессингем.

— Я понял так, — сэр Мармадьюк изогнул губы в подобии кривой усмешки, — что то был запрет токмо на глупые упражнения в стрельбе. Сбивание яблок с голов и все такое прочее. Запрет на таковое выглядит довольно разумным.

— Даже будь сие полным запретом, — святошески кивнул брат Якобус, — таковой не распространялся бы на использование против неверующих — мавров или сарацинов и им подобных. К счастью, английские епископы предали шотландских крамольников отлучению, откуда следует, что мы можем употреблять сие анафемское оружие беспрепятственно.

— К несчастью, — сухо откликнулся Твенг, — я уверен, что шотландские епископы отлучили нас, откуда следует, что крамольники тоже могут целить из него в нас. Папа же хранит молчание по сему поводу.

Якобус поглядел на Твенга. Не спасовать перед этим взглядом, сочетающим в себе укор с фарисейским состраданием, под силу было немногим. Сэр Мармадьюк же просто поглядел на него в ответ глазами невозмутимыми и блестящими, как четки черного брата.

Осетровые кости, ошарашенно подумал де Варенн. Раны Господни, вся эта затея провалится, потому что у нас недостаточно рыбьих голов.

Люди и пропитание — нескончаемые проблемы, осаждающие армию с самого ее выступления. На де Варенна навалилась сокрушительная усталость; все сие безобразие с этой мерзопакостной страной — явное знамение, что Длинноногий прогневал Бога и Он обратил Свой Гнев против них. «Что важнее, — уныло подумал де Варенн, — Длинноногий прогневал подобных мне, и вскорости я в одночасье обращу свой гнев против него вкупе с другими государями, изнывающими под гнетом помазанника».

И все же король — это еще не престол, каковой де Варенн, граф Суррейский, будет оборонять ценой жизни. Его дед приходился дядей самому Львиному Сердцу, его отец был Хранителем Пяти Портов, и каждый де Варенн был оплотом против врагов Господа, ибо покусившийся на престол Англии покушается на Самого Господа. Джон де Варенн, граф Суррейский, Хранитель Шотландии, будет отстаивать Его Твердыню против всего крамольного отребья на свете.

Эта мысль заставила его несколько выправить осанку, несмотря на холодный сквозняк, тянувший по залу, заставляя дым клубиться и закручиваться вихрями.

«Ударь на север. Найди этого Уоллеса и укороти, чтобы не высился вровень с Длинноногим, дабы король был доволен своим графом». Эта мысль заставила де Варенна хохотнуть.

— Опять же, взять валлийцев, — изрек Крессингем, и де Варенн поглядел на него, вздернув губу. Будто муха, подумал, жужжит, жужжит на ухо… Разок крепко хлопнуть…

— А что валлийцы? — осведомился сэр Мармадьюк, наблюдая, как Крессингем хлопотливо оправляет свое голубое одеяние — скверный выбор цвета для тучного, подумал Твенг — и августейше машет какому-то слуге в дальнем конце.

Мгновение спустя через дальнюю дверь из кухни проскользнул человек, сутуло зашаркавший через зал под пристальными взглядами знати. Его черные глаза вызывающе взирали в ответ с лица, темного, как у подземного гнома. Лицо как кулак, борода подстрижена до щетины, зато с большущими усищами, будто под нос заползла громадная черная гусеница. Скулы, как шишки, хмуро сросшиеся брови — типичный валлиец, подумал сэр Мармадьюк, с юга, где лучники, потому что на севере в основном пикинеры. Сказал об этом вслух, и де Варенн кивнул. Крессингем надул губы и насупился.

— Поглядите на него, — трепеща, проговорил он. — Поглядите, во что он одет.

Скромненько, подумал сэр Мармадьюк, — потрепанная холщовая рубаха, хранящая смутную память о красном цвете; громадная копна темных волос, будто куст, укоренившийся на камнях; ноги совершенно босы, хотя башмаки висят на шее. На одной руке кожаный наруч, лук длиной с него самого в сумке из какой-то странной кожи и мягкая сумка из нее же, висящая сбоку на поясе, а с другого бока — длинный, устрашающий нож в ножнах. В колчане на бедре у него были стрелы, аккуратно разделенные кожей, чтобы не портить оперение, и провис колчана поведал сэру Мармадьюку, что дно его выстелено сырой глиной, дабы наконечники не прошли насквозь. На могучих плечах — одно из них чуть сутулилось, словно он был горбат, — висела длинная скатка из грубой шерстяной материи, некогда рыжевато-коричневой, но теперь просто темной.

— Валлийский лучник, — прокомментировал сэр Мармадьюк, — с луком, дюжиной добрых стрел и ножом. Вещь у него на плечах называется brychan, коли не заблуждаюсь. Служит и плащом, и постелью.

— Что ж, вам ли не знать, само собою, — с насмешливой усмешкой промолвил Крессингем, — поскольку вы изрядную часть жизни сражались против подобных. В нынешних обстоятельствах помощи никакой, попомните меня.

— Не лишено резона, казначей, — вздохнул де Варенн.

Крессингем демонстративно выхватил бумагу из пальцев Фрикско.

— Пункт, — изрек он, — валлийский лучник, cap-a-pied [47] Букв.: с головы до пят; зд.: при полном вооружении ( старофр .). , с боевым луком из тиса, одной дюжиной стрел с гусиным оперением, мечом и кинжалом.

И сунул бумагу обратно Фрикско.

— За сие было уплачено казначейством, — триумфально провозгласил он. — И именно сего я ожидал за означенную цену. Cap-a-pied . Сиречь один железный шлем, один доспех — либо кольчуга, либо кожаная куртка, предпочтительно с заклепками. Один меч. Один тисовый лук и дюжина наилучших снарядов. Вот за что было уплачено и чего не имеется. Сей человек — голоштанный крестьянин с палкой и бечевкой, не боле того.

Аддаф уразумел изрядную часть сказанного, хоть они и англичане, ибо сей язык нынче звучит в Уэльсе все чаще и чаще и благоразумие повелевает изучить его и хорошо изъясняться на нем. Потом, подумал он, они развернутся и заговорят на еще более диковинном языке — французском, а ведь тот даже не их собственный и принадлежит людям, с которыми они воюют. В числе прочих.

И слушал он тихо, ибо благоразумен и понимает, что сражения с этим народом прошли и забыты, хотя поражение в сказанных — до сих пор саднящая рана, ведь прошла лишь горстка лет. Однако принять от них деньги, чтобы сражаться за них, почти так же славно, как отомстить за Билт и утрату Лливелина, и уж куда лучше, нежели голодать в разоренных войной долинах.

Но чтобы уроженца тех же долин называли крестьянином? Этого он снести не мог.

— Я Аддаф ап Дафидд ап Мат и Маб Ллоит Ирбенгам, — прорычал он по-английски, — а не крестьянин с голыми штанами!