Роберт Лоу - Лев пробуждается

Совет дельный, и Хэл вознамерился последовать ему, возблагодарив Бога за то, что ускользнул от угрозы Длинноногого настолько легко. И все же тайна продолжала то и дело досаждать, будто камешек в башмаке, — когда «оная заблудшая жена» давала шанс.

Графиня Бьюкенская, удрученно думал Хэл, воплощает и досаду, и восторг одновременно. Одета в свое единственное платье — зеленое, подогнанное по фигуре, с болтающимися рукавами, потому что при ней нет камеристки, чтобы зашивать их на ней. Обута во все те же поношенные сапожки для верховой езды, которые Хэл видел в Дугласе. И все же сейчас она блистала барбеттом под подбородком, опрятной шапочкой ему под стать и улыбкой, ни разу не коснувшейся ее глаз, сидя на женском седле на иноходце, потому что горячего Балиуса вверила Хэлу.

— Не пристало мне, — обаятельно провозгласила Изабелла, — возвращаться, раздвинув ноги, на боевом коне, по мнению графа Каррикского и сэра Уильяма Сьентклера, а равно и всякого прочего члена света державы, каковой может встретиться по пути и будет иметь мнение на сей счет. — Она с лязгом сомкнула зубы, чтобы не сказать больше, и улыбнулась еще шире. — Посему, будучи рыцарем, вам надлежит доставить животное домой, в конюшню графа Бьюкенского.

Хэл пролепетал какую-то банальность, что будет печься о животном пуще шелка и злата, но на самом деле после Гриффа он почувствовал себя ужасно далеко от земли, ощущая неудержимую мощь коня на каждом шагу.

Ему вообще не следовало бы садиться на него — ни один здравомыслящий рыцарь не оседлает боевого коня, если только не снаряжается на битву, а кроме того, это еще и чужой конь. Как отметила Изабелла — бодро, весело, будто поющий крапивник, — она уже, наверное, сгубила животное, используя его вместо заурядного иноходца, но поскольку он стоял в конюшне в Балмулло, принадлежавшей ей по праву, могла дать соизволение и дала его.

На последнее Хэл смотрел искоса, но устоять перед такой возможностью не мог.

Сама же государыня, при всей своей веселости, выглядела зажатой, как туго скрученный завиток папоротника, лучащейся хрупким смехом и чересчур ярким взором, смягчавшимся только при взгляде на Псаренка, — и эта нежность их объединяла. Он напоминал Хэлу умершего сына сильнее прежнего — и все же с каждым разом воспоминания становились все менее мучительными только потому, что Псаренок был рядом. Хэл дивился разительности перемен в пареньке за столь короткое время и мог лишь гадать, что закалило сталь в его душе в той темной дыре при звуке хруста костей Пряженика. Вряд ли того можно было назвать его другом, но даже вопль смертельного врага на пути в мир иной способен преобразить человека вовеки.

— Сие да выжлецы, — подвел черту Лисовин Уотти под мрачным повествованием при свете костра в вечер прибытия. — Издыхали в корчах и муках, сии выжлецы, и одно лишь благословение, что парень был в колодце, откель его выволокли без чувств, и не видал их.

По затуманенному взору и суровым чертам Хэл понял, что псы умирали на глазах у Лисовина Уотти и его это тоже преобразило. Одно лишь упоминание о Мализе Белльжамбе повергало его в холодную убийственную ярость, и сейчас Хэл видел, как он сидит, сгорбившись, на своем гарроне, с глубокими морщинами мрачных раздумий, залегшими на его челе.

Какая прискорбная кавалькада, подумал Хэл. Он отрядил Куцехвостого вперед — занять места в таверне и предупредить, что по дороге приближается кавалькада, потому что у Куцехвостого есть голова на плечах и он бы уж поладил с подозрительными англичанами из Ботвеллского гарнизона, буде столкнись с ними. Вообще-то Хэл сомневался, чтобы многие из них рискнули настолько далеко отойти от безопасных стен недостроенного замка, но осмотрительность лишней не бывает; да вдобавок Куцехвостый клялся, будто владеет французским, хоть Хэл и был уверен, что лишь в таком объеме, чтобы заказать еще кружку эля или получить пощечину от любой учтивой дамы.

Опять же этот Биссет. Он трясся в телеге, как полупустой мешок зерна, потому что стер внутренние поверхности ляжек в кровь во время странствия до Анника и сесть верхом уже не мог. Он доедет до Линлитгоу, а потом свернет на юг в Эдинбург, а Хэл поворотит на север.

Привереда, буквоед и нытик, Биссет вдобавок еще и отважен, понял Хэл, и человек слова. Он обещал Уоллесу доставить сведения — и доставил. Обещал доставить просьбу Уоллеса заняться этим делом — и доставил, хотя Хэл предпочел бы, чтобы на сей счет он прикусил язык.

— Покойного звали Гозело де Грод, — поведал Биссет Хэлу и Симу, тихонько и нос к носу. — Почитай наверняка. Он исчез из Скуна летом прошлого года. Заколот насмерть с одного удара, весьма искусного. Не ограблен.

— Помимо его имени, — проворчал Сим, — ничего нового мы не выведали.

Биссет ответил острозубой мышиной улыбкой.

— Ах, но у него был близкий друг, тоже числящийся в нетях, — объявил он и, к великому своему восторгу, узрел поднятые брови. Сей секретарь Бартоломью обожает секреты, а пуще того обожает выкладывать их тем, кто подивится.

— Манон де Фосиньи, — провозгласил Биссет, будто фигляр, достающий из рукава цветные квадратики. — Савояр, резчик по камню. Да притом добрый, призванный Гозело для затейливой работы.

— Где же он? — спросил Хэл, и Биссет с улыбкой кивнул.

— В точности то же вопросил господин Уоллес, — объявил он, надувая губы. — Отправился либо на полудень, либо на полночь через две недели после того, как Гозело де Грод покинул Скун.

— Ценно, — проворчал Сим, но Биссет, не обратив внимания, подался вперед, к свету сального светильника.

— По моему разумению, — негромко произнес он, — сказанный Манон бежал, когда стало ясно, что Гозело не вернулся в назначенный срок. Уходя, тот сказал савояру, что не более чем на неделю, а после не вернулся, потому что был убит, как нам ведомо. Сей Манон бежал — сие я знаю, потому что он забрал лишь свои легкие орудия, а остальной инструмент ни один ремесленник не бросит без крайней нужды. Сказал людям, что идет в Эдинбург повидаться с Гозело, но я полагаю, что сие было фиглярством…

— И он пытался направить кого-то не в ту сторону, куда направился сам, — досказал за него Хэл. — Кого?

— Второй вопрос Уоллеса, — с восторгом провозгласил Биссет. — Он говорил, что ум ваш остер, сэр Хэл. Я даю вам тот же ответ, что и ему: не ведаю. Но Манон де Фосиньи ожидал, что некое лицо или лица будут его разыскивать, и не ждал от сего ничего доброго. И посему бежал. В Стерлинг либо в Данди. Уверен, он надумал спрятаться и старается не бросаться в глаза: побежит во фламандские Красные Палаты в Берике, чтобы его переправили в безопасное место.

Зная, что Красные Палаты — собрание фламандской гильдии в Берике, Хэл сомневался, что от сего будет прок, поскольку фламандцы отстаивали их до последнего человека, когда англичане грабили город в прошлом году и около тридцати человек сгорели в них живьем. Теперь от палат остались лишь обугленные бревна — однако фламандцы в Берике еще есть.