Роберт Лоу - Лев пробуждается

Негромкий вопрос уязвил Брюса, и Древлий Храмовник узрел выпятившуюся губу.

— Я могу поранить вас, сэр.

— Можешь грезить о том, — хмыкнул Древлий Храмовник, и лицо его прониклось мрачной решимостью. — Аз иду на вы, сударь, по счету три. Сей двор обагрится кровью, и коли не будешь битися со мной всерьез, твоею собственной, клянусь. Сотвори из него воина, рече твой батюшка, коли даже сие его убьет. Так к бою!

Брюс ощутил укол гнева и страха.

— Три! — вдруг выдохнул Древлий Храмовник и пошел на него, так что Брюс вскрикнул, едва исхитрившись отразить обрушившийся с маху удар палаша, и от колокольного звона удара вся рука онемела. Последовали минуты три-четыре его потуг справиться, мечи сверкали молниями, рассекая воздух, и в конце концов Древлий Храмовник с проклятьем отшатнулся, прижав к губам тыльную сторону ладони, задетую клинком Брюса.

Тяжело дыша, Роберт вытаращенными глазами смотрел, как он сосет и сплевывает, а потом седая борода раздвинулась в улыбке.

— Ныне ведаеши, каково оно, коли некий враг целит тебя убить. И сделаешь сие, абы ему воспрепятствовать…

Все это пронеслось у него перед глазами за время, потребовавшееся Фульку, чтобы выхватить кинжал с поясницы и занести его в коварном змеином ударе, нацеленном на горло Брюса.

Киркпатрик вскрикнул, резко и тонко, но Каррик не отшатнулся от удара; твердо усвоив уроки Древлего Храмовника, он шагнул вперед, молниеносно переходя в атаку, и ударил защищенным броней лбом Фулька в лицо. Кинжал гасконца со скрежетом отскочил от обода бацинета Брюса и безвредно с шипением скользнул по кольчужной бармице.

Гасконец, не защищенный ни кольчугой, ни шлемом, опрокинулся навзничь, плюясь кровью и отборными проклятьями. Знаменосец ринулся было вперед, но тут же застыл, напоровшись на громкий окрик Сима, как на стену. Он замер, пригнувшись и насупившись при виде нацеленного на него громадного взведенного арбалета.

— На этом расстоянии, парнище, он пробьет тебе новую дыру в заднице, — провозгласил Сим с дружелюбной улыбкой, хоть и знал, что тот вряд ли понял хоть слово.

Забарахтавшись, как жук, Фульк в конце концов сумел подняться в сидячее положение; при виде бедственного положения предводителя его люди засуетились, с криками хватая оружие.

— Хорошо сработано, — проговорил гасконец, не без труда поднимаясь на ноги с перекошенной кровавой улыбкой на лице, и развел руки в знак извинения. — Я должен был попытаться. Выкуп за вас солидный, а мы ведь солдаты удачи, как ни поверни. Упусти я этот шанс, долго в предводителях мне не ходить. Теперь, разумеется, все складывается для меня куда хуже.

— Вы болван! — бросил Брюс, и Хэл заметил, что ярость заставила его перейти на французский. — У меня грамота от государя, который вам платит. Если б ваше покушение удалось, он бы вас повесил. Проливать здесь кровь резона не было. Да и сейчас еще нет; ступайте прочь.

Развернув коня, Киркпатрик галопом понесся прочь. Роберт на звук не оглянулся, зато Фульк поглядел вслед, понимая, что тот приведет людей. День явно не задался. Надо же опростаться, как дитя, на глазах у собственных суровых парней. Остался только один выход…

Он извлек меч, и Брюс вздохнул.

— Мой государь… — выдохнул Хэл, встревоженный тем, что граф рискует жизнью в банальной драке. Сим продолжал целить из арбалета в знаменосца, а Псаренок сидел на своей лошадке, вытаращив глаза и разинув рот.

Фульк ринулся вперед столь стремительно, что Брюс едва успел выхватить собственное оружие из ножен и парировать короткий шквал ударов. Это был единственный шанс наемника, хоть он еще и не ведал о том. Дальнейшее напомнило Хэлу урок боевых искусств.

Сильный, искусный Фульк дрался, как наемник, — без изысков, пуская в ход любые средства, чтобы покончить с делом как можно скорее. Атака слева, атака справа, ложный выпад, рубящий удар по ногам, а Брюс, отступая, перенеся вес на заднюю ногу, отбивал каждый удар; лязгали скрещенные клинки, искры летели во все стороны.

Затем гасконец помедлил, тяжело дыша, сообразив, что столкнулся с противником иного толка, нежели обычно. И все же этот человек — граф, турнирный поединщик, не привычный к реальному миру…

Предприняв новую серию рубящих и колющих ударов, Фульк вдруг ошарашенно оказался нос к носу с Брюсом, ступившим под дугу удара наотмашь. Ладонь перехватила его запястье; плюнув ему в глаза, Брюс обрушил собственное оружие вниз, и отточенное острие вонзилось в подъем левой стопы Фулька.

Ослепнув от мучительной боли, воем взметнувшейся через пах в живот, Фульк отшатнулся, отчаянно мечась, но не в силах ничего поделать, потому что его десница с мечом была стиснута будто в кузнечных тисках. Брюс последовал за ним, свирепым рывком выдернув меч из ладони гасконца, пока тот мучительно раздирал собственное лицо, нос и лоб тыльной стороной кольчужной рукавицы в попытке утереть с глаз застящий их плевок Брюса.

Взор он прочистил, но лишь затем, чтобы увидеть возносящийся меч Брюса и шарахнуться от него. И тут же его собственный меч в шуйце Брюса вздернулся жуткой мокрой молнией под мышку, отнимая руку, половину груди и всю жизнь до капли, излившуюся кровавым потоком.

Гасконцы с рычанием устремились вперед — и вдруг застыли. Киркпатрик во весь опор несся обратно, а за ним еще пара десятков всадников, с Куцехвостым и остальными во главе, размахивающими своими жуткими бердышами.

— Мы уходим, — сказал Брюс знаменосцу. — Можешь забрать эти потроха, когда мы уйдем.

И вытер клинок Фулька начисто о его же гербовую накидку, перечеркнув трех зеленых жаворонков жирным алым мазком. Потом воткнул его в землю, а собственный убрал в ножны, вскарабкался в седло и поехал прочь, нарочито презрительно повернувшись к гасконцам спиной.

— Христом-богом, умеет же он сражаться! — с восхищением заметил Сим, когда они нагнали остальных и поехали за ним следом в теплом и безопасном окружении своих и источаемых ими запахов кожи и лошадей. Услышав это, Брюс полуобернулся с кривой усмешкой.

— Немецкий метод, — пояснил он. Увидев недоумевающие взоры, рассмеялся и пришпорил коня, так что только Киркпатрик заметил дрожь рук, державших поводья легко и непринужденно, ибо он знал Брюса как свои пять пальцев, знал, что его одолевают те же страхи, что и всех остальных, и величайший из них — отнюдь не Проклятие Малахии, а хоть на волосок недотянуть до роли лучшего из лучших.

Сверх того Киркпатрик знал, что Брюс, хоть и относится к своему оруженосцу как к верному псу, давным-давно безоглядно полагается на щедро расточаемые им умения, прозорливость и заботу. Брюс считает, что знает, почему клоузбернский дворянин так поступает, и был бы весьма удивлен, прознав, что Киркпатрик, хоть и некогда думал точно так же, больше не уверен, что только ради возвышения.