Ольга Андреева-Карлайл - Остров на всю жизнь. Воспоминания детства. Олерон во время нацистской оккупации [litres]

Только Иван Петрович всегда говорил абсолютно искренне, и моя мать, которая, как и он, не умела лгать, высоко ценила его за честность. Мне тоже из наших новых друзей Иван Петрович нравился больше всех. Я доверяла им всем – даже этому позеру и хвастуну Педенко, который, к вящему негодованию своих более цивилизованных товарищей, самым возмутительным образом пытался за мной ухаживать. Но Ивану Петровичу я верила больше, чем всем остальным. И он никогда не говорил, что до войны жить в их маленькой деревне было легко.

Папа и Саша принадлежали к другому флангу в нашей семье. Отец, который никогда не жил в России при большевиках – в Гражданскую войну он воевал на Кавказе одновременно и против белых, и против красных [64] В. Л. Андреев, по сути, почти не участвовал в Гражданской войне, однако, по словам его сына Александра, в 1920 году он состоял некоторое время в рядах кубанских “зеленых”, а затем в 1921-м эвакуировался в Константинополь в составе частей белой армии. Его одиссея подробно описана в автобиографическом романе “История одного путешествия” (М.: Советский писатель, 1974). – очень хотел поверить, что жизнь в СССР стала лучше. Он был глубоко убежден, что “большой террор” больше не повторится. Страдания должны были очистить Россию. Мы были всецело поглощены нашими олеронскими приключениями, однако отец продолжал считать, что настоящая жизнь – где-то там, в далекой России. Саша ему верил. Как только кончится война, мы поедем туда, чтобы жить среди таких людей, как Лева или Иван Петрович. И мы будем счастливы там – ведь это страна grands ouvriers .

В одно пасмурное июньское утро в дом Ардебер ворвался Миша Дудин. Мы с мамой занимались уборкой – я как раз подметала столовую и заметила, что старый веник Ардеберов совсем истрепался и от него уже нет никакого толку. Это было 6 июня 1944 года – на рассвете союзники начали высадку в Нормандии. Американские и британские войска ступили на французскую землю. Миша плакал, смеялся, отплясывал буйный украинский танец, обнимал и целовал нас. Наше освобождение – вопрос нескольких недель. Немцы в панике.

В середине дня про высадку знал уже весь Сен-Дени. Это было грандиозно. Не было никаких сомнений – немцы были не на шутку взволнованы: они объявили чрезвычайное положение.

Лето 1944 года впервые в моей жизни пронеслось быстро, как предзнаменование того, что меня ожидает в будущем, – бег времени будет только ускоряться и уже никогда не замедлится. Русские солдаты каждый день приносили всё новые проекты по захвату острова. Каждый вечер мы переходили Портовую улицу и шли к полковнику Мерлю послушать новости: союзники планомерно завоевывали Францию. Исход боев зачастую был неопределенным, продвижение – медленным, но после нескольких лет бездействия в Западной Европе даже такое развитие событий настолько нас радовало, что мы едва могли это скрыть в присутствии посторонних.

Многие недели мы пребывали в эйфории. Красота олеронского лета и тесная дружба с русскими только способствовали этому состоянию. Париж освободили в августе. Рошфор, что был на материке всего в тридцати или сорока километрах по прямой от нас, – в сентябре. Мы были на пороге свободы. Я помню, что ездила на мельницу Куавр с набитой документами игрушечной белкой на багажнике, и не испытывала ни малейшего страха – только сознание того, что делаю важное дело.

Самое драгоценное воспоминание тех времен – один ветреный пасмурный день на пляже в конце лета. Отец, Иван Петрович, Миша и я пошли купаться. Прилив был очень высоким. Даже под защитой мола волны были огромными, но я больше не боялась. Я научилась нырять среди самых больших волн и заплывать далеко за кромку прибоя, туда, где рябь покачивала пловца вверх и вниз, как будто это дышал сам океан. Над нашими головами, крича, кружились чайки. Небо было темнее моря, волны разбивались о берег, вода стекала по мокрому желтому песку, оставляя за собой переливающиеся узоры. Я чувствовала себя в безопасности. Воспоминание об этом дне – одно из самых счастливых за те годы.

Недели шли, и надежды на скорое освобождение рассеивались. После первого приступа паники немцы сменили подход. Когда-то остров был для них местом отдыха; теперь же, превратив его в крепость, они были готовы выдержать бесконечную осаду. Гитлер всегда лично интересовался состоянием укреплений Атлантического вала. Он вникал в малейшие детали строительства: “Фюрер в высшей степени недоволен тем, что смотровые окна бункеров недостаточно защищены…”

Держа связь с Берлином по радио и по воздуху, немцы прочно укрепились на атлантическом побережье. Рано или поздно мощное контрнаступление обязательно позволит им вздохнуть свободно. Этот маневр уже готовился в Арденнах – грандиозный секретный план курировал лично фюрер [65].

К иностранцам, служившим в их рядах, немцы стали относиться гораздо строже. Русских неделями не отпускали с батарей. Наступила осень, зарядили дожди, и наши русские друзья погрузились в уныние, нараставшее с каждым днем. Мы видели их уже не так часто, за исключением Миши и Ивана Петровича – их мирный нрав и хорошее отношение сержанта-австрийца позволили им сохранить некоторую свободу передвижений по Сен-Дени. Лева в Сен-Пьере тоже продолжал почти каждый день заходить на мельницу Куавр. Бездействие приводило его в состояние холодного бешенства, что очень волновало Сосинских. Однако в то время приказы от Сопротивления с континента запрещали любые враждебные действия в отношении немцев. Мы чувствовали себя словно пассажиры на покинутом корабле. Вынужденное бездействие выбивало у русских почву из-под ног – их надежды реабилитировать себя в бою таяли с каждым днем.

Казалось, что мы просто плывем по течению. Однако – по крайней мере, отчасти – это было следствием соглашений, достигнутых в результате секретных переговоров между двумя командующими-противниками: немецким комендантом Ла-Рошели адмиралом Ширлитцем и французским морским офицером майором Мейером. Обе стороны решили не обострять обстановку, ведь и так пролилось уже слишком много крови. Можно только вообразить себе усилия, предпринятые этими двумя людьми, чтобы в разгар войны спасти человеческие жизни. Но тогда об этом никто даже не подозревал, и правду мы узнали много позже [66] Переговоры между адмиралом Эрнстом Ширлитцем и французским морским офицером Хубертом Мейером продолжались несколько месяцев. Мейеру, эльзасцу и протестанту, было относительно легко найти взаимопонимание с немецким адмиралом. Союзники обязывались не предпринимать попыток атаковать окруженную Ла-Рошель и расположенную рядом базу подводных лодок в Ле-Палис, а в ответ на это немцы обещали не взрывать портовые сооружения и не особенно усердствовать в репрессиях в отношении мирного населения. Эти переговоры привели к безоговорочной капитуляции немецкого гарнизона Ла-Рошели, но лишь 7 мая 1945 года. Ла-Рошель стала последним городом Франции, освобожденным от немцев. .