Слава Телегин - Большая Книга. Том 1. Имперский сирота [litres самиздат]

А в самом начале весны мама заболела желтухой, и ее увезли в больницу. Яс стал жить с ее мамой, своей бабушкой, Натальей Филипповной.

Баба Наташа раньше всегда ему нравилась во вторую очередь после отцовской бабушки, Надежды, как ни стыдно было в этом себе признаваться. Ведь любить бабушек-дедушек хорошему внуку нужно одинаково. Но Яс знал почему: последняя им всегда восхищалась и по любому поводу хвалила, а бабушка Наташа постоянно учила его уму-разуму. Яс не очень любил, как обе бабушки готовили, с маминой едой не сравнить, и в этом смысле их путь к его сердцу лежал только через мозг, желудок безмолвствовал. Мозги бабушки Нади, получалось, лучше знали путь к сердцу Яса, нежели бабушки Наташи, но это он уже анализировал много лет спустя. Яс, как и любой ребенок, похвалу воспринимал намного лучше указки, но была еще одна причина, связанная именно с его одной особенностью: Яс обожал воображать из себя. И, если его живая мимика и кривляния приводили бабушку Надю в умиление, то бабушка Наташа видела в этом одни лишь зародыши порока и будущих окаянств, и поэтому старалась любым способом извести это, как она считала, непотребное поведение на корню. Кстати, и в третий микрорайон в ту пору он тоже перестал ездить: не было никого, кто бы отвез его туда, а самого его так далеко никто бы не отпустил. Что, конечно, сделало кокон еще толще. Но, повторимся, хоть он и любил бабушку Надю больше, с бабушкой Наташей до этого времени Ясу тоже было хорошо, особенно в те минуты, когда они с ней играли в карты или лото.

Яс, раньше довольно часто ночевавший вдвоем с бабушкой Надей, до сих пор ни разу не ночевал наедине с Натальей Филипповной. Пара ночевок в доме на Охотской были не в счет, там они проводили время втроем с бабушкой Таней. А теперь каждый вечер бабушка Наташа проверяла его дневник, следила за почерком и заставляла стирать за собой трусы и носки. В плотном ватном коконе, в котором он ходил с сентября прошлого года, теперь еще больше убавилось света и кислорода. Хорошо, что маму положили всего на три недели, максимум – на месяц, так сказали врачи. Кокон потом затрет почти полностью этот месяц в памяти, оставит только три эпизода. Первый: как Яс не хочет садиться в ванную с кипятком (бабушка любила ванные погорячее и считала, что все любят именно такие), и бабушка говорит, что или он сядет сейчас же, или она даст ему ремня. У Яса уже нет больше сил сопротивляться, он садится в обжигающий кипяток и беззвучно, безутешно плачет от обиды, оскорбленного достоинства и нестерпимо горячей воды. Прийти на помощь некому. Второй: как они с Андреем стоят в их дворе, давно пора бы уже идти домой, обедать и делать уроки, а он все просит Андрюшку постоять еще немного, и тот стоит, сочувственно сопя от холода и голода, и считая вместе с Ясом, сколько еще дней осталось до выхода его мамы из больницы. И третий: как они с бабушкой Наташей едут в троллейбусе к маме в больницу и везут ей паровые котлеты и пюре в банке. Сегодня они увидят маму по видеофону! Яс никогда не разговаривал еще ни с кем по такой штуке, как будто космонавт с центром управления полетом. Хоть и в телевизоре, сегодня он увидит свою любимую мамусю, как же он по ней соскучился! Кокон в этот момент становится очень тонким: Яс различает свет и окружающие предметы, звуки и запахи вновь обретают былую насыщенность. Троллейбус качает, и бабушка спокойно и громко, на весь троллейбус, говорит Ясу, чтобы он держал сумку крепче, чтобы банка не перевернулась. Кокон возвращается. Потом они идут по улице, заходят в больницу. Им говорят, что их разговор по видеофону начнется только через двадцать минут, перед ними – еще два посетителя. Но все равно, как это здорово! Бабушка рассказывает Ясу, что раньше в инфекционную больницу посетителям вход был закрыт из-за строгого карантина, это оборудование установили совсем недавно. Спасибо тебе, Волшебник!

Они дождались своей очереди, Яс видит на экране маму, как же он соскучился по ней! Он ей рассказывает про Андрюшку, еще про что-то, а она улыбается ему и говорит, что ее скоро выпишут и что она его очень любит. Кокон вокруг почти исчезает, но тут им говорят, что время истекло. И кокон сразу возвращается обратно.

Из весны 1981 года Яс тоже больше ничего не запомнил, как будто, кроме маминого гепатита и месяца, проведенного под одной крышей с бабушкой, которую чья-то злая магия превратила в довесок ко всем его бедам в тюремного надсмотрщика, больше ничего и не было. Ни своего первого в жизни последнего звонка, ни праздника по случаю окончания первого класса. Очевидно, кокон, окружавший его, питался его воспоминаниями, по-другому полное их отсутствие за этот горький год Ясу было не объяснить. Он мог бы быть для него еще тяжелее, тот год, с гораздо большим количеством слез, которые Яс выплакал бы от того, что к ним (а на самом деле, уже не к ним) в третий микрорайон дорога стала такой непреодолимой, но летом деда Миша проделал, наконец, в этом коконе большую брешь.

Да, в тот грустный год один раз в его коконе проделали-таки спасительную дыру, да еще какую. И сделал это его любимый дед. Яс, закончив через пень колоду с тройками первый класс (при этом воспоминания об учебном процессе во второй, третьей и последней четвертях, как мы уже знаем, у него начисто отсутствовали), летом восемьдесят первого собирал с мамой ранец, чтобы завтра утром полететь с дедом и своей двоюродной карагандинской сестрой Аллочкой в Москву. Всю эту поездку он отлично запомнит от начала до конца. Вот он с мамой едет с красивым ранцем за спиной, который они совсем недавно купили, на аэровокзал. На Черное море он улетал из аэропорта, что еще за аэровокзал? А вот они уже все вместе на аэровокзале: деда, мама и Аллочка. Яс так и напрыгнул на Аллочку, которая, хоть и была довольно крупной девушкой в свои четырнадцать, все же с трудом устояла на ногах. Аллочка Герценова приехала на все лето на каникулы, чему Яс, у которого не было родных братьев и сестер, был чрезвычайно рад. Он познакомился с ней года три назад (полжизни прошло с тех пор), когда они приезжали в Караганду к ним в гости с мамой и папой. Яс мало что запомнил из той поездки, уж очень он был тогда мал, только огромные сугробы, ярко подсвеченные пустые улицы и какой-то абсолютный холод. В общем, особо завидовать Караганде было не в чем. Единственное, что бы Яс взял оттуда – это большую красную светящуюся звезду на елке в квартире Герценовых. Он о ней и сейчас мечтал, но в Алма-Ате такую достать не смогла даже Надежда Иосифовна. Герценов привез ее из самой Москвы. Карагандинский холод Яс запомнил на всю жизнь. Они всей семьей все же пошли вечером гулять по городу, не сидеть же дома всю поездку? Укутав маленького Яса так, что наружу из недр шубы и шарфа торчал только его нос, они вместе с Герценовыми двинулись в центр, к ЦУМу. Казалось, у мороза не должно было бы быть ни единого шанса, но оказалось, что они, жители мягкой на зиму Алма-Аты недооценили его точно так же, как и французы в 1812 году, а вермахт в 1941-м. Зимние сапоги Яса, не рассчитанные на ноль градусов по Кельвину, быстро превратились в ледяной камень, заморозив сразу же и шерстяные носки, и пальцы на ногах. Яс заплакал. Слезы испарялись на его щеках, не успевая скатиться на хрустящий, сверкающий в фонарях карагандинский снег. Пришлось маме зайти в магазин, снять с него сапоги и начать массировать ноги, усадив Яса на подоконник. «Как Аллочка ходит в школу по такому морозу?» – думал он, стараясь сдерживать закипающие от боли в пальцах слезы. Зато потом всю обратную дорогу к Герценовым он ехал у отца на шее.