Элизабет Уэтмор - Валентайн

Обочина узкая, и Глори поглядывает, не едет ли машина, не ползет ли змея, и где тут, к черту, найти палку. Дойдя до открытых ворот, до решетки над ямой, она останавливается и смотрит. На металлической решетке тонкий слой свежей пыли, посредине стоит рогатая ящерица и смотрит на процессию огненных муравьев. Поодаль на колючей проволоке сидит пересмешник и поет сложную песню, какие ноты краденые, какие свои – не поймешь. Потихоньку холодает, но у Глори всё ещё течет пот между лопатками; она становится на середину решетки и смотрит вниз, немного опасаясь, что кто-то высунется снизу и ужалит или прокусит ей ногу.

После бури по пустыне разлилась вода и заполнила овраг так внезапно, что застигла врасплох семью синей перепелки, но так же быстро схлынула, и вокруг только мусор, ржавеющие банки из-под пива и стреляные гильзы дробовиков. Ноги влажные в плотной джинсовой ткани. Подошвы теннисных туфель так тонки, что их легко проколет колючка изгороди, иголка кактуса. Носки едва прикрывают свежие шрамы, исполосовавшие лодыжки и ступни. Она стоит на середине грунтовой дороги, слушает ровный стрекот цикад, смотрит, как два перекати-поля бесцельно катятся по равнине. Ни черта тут нет хорошего, думает она, и в горле вскипает тихое клокотание – злость на дядю за то, что завез её сюда. Когда из-за куста появляется кукушка-подорожник и перебегает перед ней дорогу, Глори лезет в карман и сжимает в руке нож, с которым теперь не расстается.

Шагах в двадцати от неё выстроились, как на смотру, мёртвые и полузасохшие мескиты. Она знает, что ветки отламываются легко, и быстро идет туда, злость подгоняет её, словно теплая рука толкает в спину: Иди . Когда даст Виктору палку, скажет ему: к черту, хочу в Одессу. Он вернется на работу, а она будет лежать у бассейна, смотреть, как темнеют шрамы – алые и лоснящиеся на смуглой коже, – будет ждать, когда Альма доберется до границы и сможет перейти её. Чтобы отпугнуть зверьков, наверняка прячущихся в кустах, она сильно топает ногой, и в самом деле показывается крыса, пара синих перепелок и семья луговых собачек, забравшихся было на ночь в нору.

До дерева всего шаг, и в это время Глори слышит трескучее шуршание детской погремушки, маракаса с сухими бобами – устрашающее чика-чика-чика – это кольца ороговелой кожи стучат одно об другое. Ползёт старый гремучник, оставляя за собой в песке мелкий след. Змея толстая и длинная, шесть футов сильных мускулов и кожи в коричневых ромбах, с черными и белыми полосами на хвосте. Голова у неё плоская, как старинная деревянная ложка, а острые, загнутые ядовитые зубы – длиной и толщиной в палец Глори. Она уже почуяла девушку – останавливается посреди дороги и сворачивается в кольца. Змея собирает последние силы, чтобы поднять голову и выбросить язык в сторону голых ног Глори. Она пытается определить, насколько опасно это животное для неё и для десяти юных змеек, которыми она вот-вот разрешится.

Старая змея совсем слаба, и в её зубах – даже если хватит сил укусить, – уже нет яда, но Глори этого не знает. Не знает и того, что жить змее осталось всего несколько часов – столько лишь, чтобы дождаться, когда из утробы вылезет последний змеёныш и вытянется на земле, отсвечивая золотым и черным под полной луной.

Глори стоит, сжав нож, который мог бы остановить человека, но здесь совершенно бесполезен. Она надеялась сохранить в себе гнев, чтобы отстоять свой клочок земли и драться за него, если надо, но сейчас не время, да и злости нет. Тут солнце вот-вот сядет, а здоровенная змея не дает проходу. Она смотрит на змею, змея смотрит на неё, стреляя языком, упрямо тряся погремушками. Наконец змея опускает голову, разворачивает свое длинное тело и медленно уползает в кусты. Глори считает до ста, прислушиваясь, не возникнет ли там что еще, и когда сердце перестает стучать в груди, она отламывает сук от мескита и возвращается на шоссе.

Глори и Виктор не успеют в Дель-Рио до заката. Когда она возвращается к дороге, дядя уже снял топливный фильтр и промыл растворителем. Дожидаясь, когда высохнет фильтр, они сидят на капоте, смотрят на заходящее солнце и слушают, как распеваются перед ночью койоты. Восходит полная сентябрьская луна, красивая, кроваво-красная на потемневшем небе. Тогда, в бассейне, Тина сказала Глори: попробуй плыть с ушами в воде. Послушай подольше, сказала она, и звуки с шоссе сольются. Грузовик с трубами или цистерной, прицеп, выезжающий на шоссе, качалки медленный подъём – все зазвучат одинаково. Можешь представить себе любую машину, сказала Тина; её крупные белые руки плыли рядом с телом, как два буя. А посмотри на небо. Это чудо, ей-богу чудо.

После Комстока они повернули на юг, на шоссе 277 и поехали вдоль границы, через Джуно и Дель-Рио. У Игл-Пасса дорога на Эль-Индио становится гравийной, а потом и вовсе грунтовой и идет всё ближе к границе. Виктор ведет машину спокойно, следя в зеркале, не появится ли сзади полицейская мигалка, и поглядывает на сидящую рядом племянницу. Каково ей – девочке, никогда не бывавшей дальше пятидесяти миль от города, где родилась?

Как ты? спрашивает он.

Хорошо. Глори закатывает глаза, чмокает и выдувает из резинки пузырь размером с её лицо. Но в другой раз иди сам добывать палку.

Он улыбается, следя за дорогой, поглядывая на узкие обочины, – не выскочит ли под колеса броненосец, или койот, или вдруг рысь. На горизонте появляется свет фар, чем ближе он, тем шире и ярче. Когда полицейский проезжает мимо, Виктор смотрит в зеркало заднего вида: не остановилась ли там машина, не начала ли разворачиваться. Виктор не вернется в этот красивый край – Техас. Для него он больная конечность, её надо отсечь скорее, пока гниль не дошла до сердца, – как-то он забыл об этом на столько лет, с тех пор, как вернулся из Вьетнама, нашел работу и стал присматривать за Альмой и Глори. А теперь он размышляет о том, что возвращение из Юго-Восточной Азии должно было бы подстегнуть память. Он вышел из междугородного автобуса в центре Одессы, ожидая, что встретит сестра, – а столкнулся нос к носу со своим бывшим начальником на бензозаправке.

Он был в рабочем комбинезоне с фуражкой «Шелл», и у Виктора возникло ощущение, что расстались только вчера и не было этих лет во Вьетнаме. Старина Керби Ли не изменился ни капли. Он по-медвежьи облапил Виктора, его льдисто-голубые глаза светились радостью. Рамирес, черт! Везучая тортилья! Похоже, еще доживешь, чтобы выпить кружку «Текате» [35] Марка пива. или троечку. Виктор вдыхал запах бензина, пропитавший серый комбинезон, и обнимал бывшего начальника так, что тот даже стал ежиться. А сам повторял про себя: это он в шутку, это он в шутку. Я вернулся домой живым.