Олег Велесов - Лебедь Белая

Я вышла из амбара. Стемнело, звёздочки небо раскрасили, месяц половинчатый, светец возле ворот, тени ночной сторожи по частоколу ползают – самая что ни на есть бесенячья пора. Я шагнула в проулок между людской и конюшней, и вот тут они на меня набросились. Все три. Знахарки. Я бы ещё поняла – две, молодые и сильные. А третья куда полезла? Ей годов за семьдесят, ноги едва волочит, а туда же, драться!

Ошибка их была в том, что прежде чем кинуться, они закричали:

– Глаза тебе выцарапаем!

Это меня и спасло. Я отпрыгнула в сторону и полоснула коготочками одной по личику. Батюшка всегда говорил, что когти – моё главное оружие, поэтому двери ломать совсем не обязательно. Не знаю, шутил он или вправду так считал, но только из трёх остались две. Вторую я взяла за чуб и начала таскать по всему проулку, приговаривая: не лезь ко мне, не лезь! Она взвыла диким голосом, прибежала ночная сторожа, Добрыня, и дальнейшая драка потеряла всякий смысл. Кто-то из холопов принёс светец, из людской высыпали чернавки, забалаболили. От шума пробудилась тётка Бабура, вышла из своей горенки, разглядела всё это хозяйство – морду расцарапанную, волосы всклокоченные – и давай хохотать. Остальные, глядя на неё, тоже захохотали. Третья знахарка под шумок улизнула. По утру не иначе нажалуется княгине, будет мне завтра выволочка.

Прохохотавшись, тётка Бабура указала на раненых знахарок, и велела мне лечить их. Я вздохнула: куда ж деться? Взяла обоих за шкирку и повела в амбар мазать своим знаменитым синим снадобьем.

После этого случая слава обо мне прокатилась по городским улицам, дескать, хорошая знахарка у князя объявилась: сама бьёт, сама лечит. Голуньцы подходили к воротам, просили сторожу пропустить их ко мне. Сторожа сначала не пускала, но потом тётка Бабура сказала, чтоб пускали, и двинулись ко мне горожане целыми семьями. Понесли детей, повели стариков. Я не отказывала, принимала всех. В благодарность каждый пытался дать что-нибудь: медку, рыбки вяленой, прочих вкусностей. Поначалу я не брала, но тётка Бабура вразумила мне в голову, что люди делают это от сердца и обижать их отказом грех, а если я от гостинцев растолстеть боюсь, так чернавки кухонные всё заберут и на общий стол поставят.

Пришёл и Милонег. Пришёл, помотался по амбару, словно случайно тут оказался, а потом протянул мне ладонь свою здоровенную. На тыльной стороне едва заметная царапинка – две кровоточинки выступили. Видать, битва великая была с котёнком, а страшный кровавый след клык вражеский оставил.

– Полечила бы и меня, красавица.

– Тоже мне рана, – хмыкнула я. – Подорожник помуслякай да приложи.

Он засмеялся, блеснул перламутровой улыбкой. Ох, как ему идёт улыбаться. Он сразу весь такой… такой… Я тоже рассмеялась и чуть повела подбородочком вверх и в сторону, чтоб увидел он движение шеи моей лебединой и оценил уста сахарные. Я знаю, что делаю. От таких моих поворотов парни из соседних деревень без чувств падают, а на следующий день свататься бегут. А батюшка злится и начинает инструменты готовить. Против Милонега батюшка бы не злился, ибо если тот сватов пришлёт, я сразу скажу «да».

12

Я как увидел отче Бояна, внутри сразу обмер. Не чаял я его встретить снова, ох, не чаял. Если он сейчас с меня за девку спрашивать станет, так я и не знаю, чего отвечать. Вроде бы я её взял и в Киев привёз, да только ромею она не досталась, и выходит, что наказ волхва я не выполнил, а не выполнить наказ волхва всё одно, что против медведя с голыми руками выйти. Только в схватке с медведем надежда выжить всё-таки имеется.

Я приготовился к смерти. Глянул тоскливо на булгарскую саблю, что лежала на лавочке возле баньки, и подумал: да разве это поможет? И Капусту жаль. От силы дружбы нашей и законов гостеприимства он всяко этому волхву воспрепятствовать вздумает – и следом за мной в Навь отправиться. Говорил Малюта: не нужна нам эта девка, всё через неё потеряем! Как в воду смотрел.

Ну да от наказа волхва не избавишься. Он не просит, он говорит, что делать, и ты идёшь и делаешь. А попробуешь оспорить, или отказаться, или не сделать, так перед глазами его лучше не вставать. Так что если волхв чего-то захочет, он того непременно найдёт и добьётся.

Я прочитал молитву и пошёл умирать. В детстве мама рассказывала, что умирать не страшно. Это как уснуть: закрыл глазки – и уже Калинов мост плывёт под ногами. Но в детстве умирать просто, потому что душа чистая, и по мосту ты не пойдёшь, а полетишь. А взрослая душа обременена дурными поступками и чёрными мыслями, и все они тянут вниз. Мост такую душу не держит, пропускает сквозь себя в Нижний мир. Одна надежда: если кто-то поможет перейти.

Мне не поможет никто, и потому было страшно. Но чего заслужил – то и получу.

– Здравствуй, Гореслав, – молвил волхв.

Я поклонился.

– В самое время ты в Голунь прибыл, не опоздал. Всё сделал, как я того хотел, и ныне к тебе другое дело будет.

Я выдохнул: это что ж получается, волхв не в досаде и беда мне не грозит? Господине Волох, прими благодарность мою.

– Рад услужить тебе, отче, – то ли прохрипел, то ли прошептал я.

Волхв приметил краем глаза подслушивающего наш разговор Сухача да как ударит посохом о землю. Сухач икнул громко и что есть силы прыснул за угол. Вот те раз! А я думал, он бегать не умеет. Я скривился в усмешке, а волхв о Сухаче уже позабыл и снова повернулся ко мне.

– Собирайся, Гореслав. Завтра по зорьке пойдёшь назад на полянскую межу, туда, где тебя воеводой остаться звали.

– К Ершу? – удивлённо вскинулся я.

Отче Боян кивнул.

– Встретишь там посланцев моих, и с ними обратно в Голунь пойдёшь. Сядете на дворе у Капусты, и будете ждать, покуда я вам не скажу, что дальше делать. Времени у тебя на весь путь – седмица.

Я растерялся: какая седмица? Тут в оба края двумя не обойдёшься. А ещё девку найти нужно. Если ведунья прознает – а она прознает! – то в наказание всяко меня изведёт. Получается, хоть с той стороны, хоть с этой, мне едино гибель грозит. Ну и кого слушать?

– Да как же, отче! Только туда пять дён идти.

– Возьмёшь у друга своего коня, за три дня до Ерша доберёшься. А уж там поспешайте, – он помолчал, глядя на мои сомнения, и добавил. – О делах твоих знаю. Не беспокойся. Всё тебе будет в своё время.

Развернулся и пропал, будто не бывало его никогда. Ни словом не дал объясниться.

Я плюнул. Знает он! Что может знать он о том, как душу рвёт, когда товарищи твои… и лодья… и вся жизнь… И тут меня повело: а ведь верно – знает! Дажьбог с этой девкой, тут догадаться не сложно, что мысли мои о ней пекутся, ибо связала она нас меж собой крепче самых крепких пут. Но как он о воеводстве моём проведал? Об этом только я да Ёрш сговаривались. Никого рядом не было. Ну пусть Сухач ещё, но этот прихвостень больше на стол смотрел, чем на нас. Не мог он сообщить!