Олег Велесов - Лебедь Белая

Вскоре появился Руфус. За шею он держал вяло трепыхающегося сухощавого. Тот и рад бы трепыхаться сильнее, но стальные пальцы Руфуса сжимали его горло, отнимая всякое желание к сопротивлению.

– Кто такой? Зачем шёл за нами? – насупил я брови.

– Кошель, кошель… – захрипел сухощавый, и ткнул пальцем на пояс Павлиния, на котором висел мешочек с монетами. – Кошель хотел срезать…

– Врёшь, пёс! На Капустином дворе что делал?

– Какой двор, не был на дворе… Путаешь…

– Руфус, сожми-ка пальчики.

Раб сдавил кадык сухощавого, тот забарабанил ладонями по стене:

– Скажу, скажу! Да что ж мне теперь, помирать что ли? Всё скажу… Мухомор это, он велел…

– Мухомор?

Я призадумался. Знаю я в Киеве одного вора под такой кличкой. Опасный тип, не единожды мы с ним головами стукались. Добрые люди нашептали в ухо, что на самом деле не вор он, а германский шпион. Воровство лишь прикрытие. Собирал он информацию обо всём, что творится в славянских княжествах и отсылал её ко двору франкского короля Карла. Или Хлодвига, путаюсь я в их именах. Конкурент, одним словом. Говорили также, что попал он однажды в руки к обрам да выручил его кто-то, спас. Повезло гадюке! А того человека, спасителя его, я бы собственноручно удавил. Жаль, не узнать теперь, кто это был.

– Что Мухомор велел?

– Приглядывать за тобой. Велел… если встречу, так чтоб смотрел, что делаешь и что замышляешь. Отпусти, ромей, Дажьбогом клянусь…

– А сообщения как пересылаешь?

– Купчина один в город на торг ездит, Своерадом кличут. Через него всё.

– Что передать успел?

– Ничего не успел, – захныкал сухощавый. – Я тебя третьего дня только заприметил. А Своерад тот лишь по первым числам месяца в условном месте ждать будет… Отпусти…

Вот как, значит, и здесь Своерад отметился. Надо ж… Слуга двух господ. И рыбку решил съесть, и на рыбалку не ходить. Не бывает так, Своерадушка, друг мой любезный, не бывает. Ну да ещё будет у меня для тебя поручение.

– Сделаем так, голубь. Я тебя отпущу. Настроение у меня сегодня хорошее. Но отныне мне служить станешь. Всё, что Мухомор тебе повелит, мне передавать будешь. А обманешь, так я Мухомору обо всём расскажу, и он с тебя заживо кожу снимет. Всё ли понял?

Сухощавый закивал, и я махнул Руфусу:

– Пусти его.

Сухощавый вылетел из проулка стрелой, даже спасибо не сказал. Неблагодарный. Впрочем, винить его за это нет смысла. Со страху да на радостях, что живым оставили, и не так припустишь. Ничего, отработает.

– Не верю я ему, – выдохнул Павлиний. – Приказали бы лучше Руфусу придушить его. Одной заботой меньше.

– Ох, если бы Руфус душил всех, кому я не верю…

Мы продолжили путь. До княжеской резиденции идти оставалось совсем чуть, пару стадий. Толчея людская усилилась. Серединой дороги скрипели колёсами ломовые телеги. Некоторые возницы, наглые до безобразия, щёлкали кнутами и вопили благой надеждой, чтоб освобождали путь. Торопятся вишь! Но воздух они сотрясали зря, ибо никто освобождать им дорогу не собирался, более того, никто даже не слышал их воплей. Две телеги столкнулись между собой оглоблями, лошади запутались постромками и толчея усилилась. Руфус зарычал медведем, отвесил затрещину чьей-то непутёвой голове. Свистнул кнут, я едва успел нагнуться, и сунувшийся было вперёд меня смерд взвыл от боли. Заржала лошадь, вздыбилась, забила копытами. С телеги посыпались тюки, швы одного не выдержали, лопнули, и по дороге покатились яблоки.

Краем глаза я заметил, как Павлиний подхватил на лету два яблока и сунул их за пазуху. Вот же чёрт плешивый, будто дома его не кормят! Руфус снова зарычал и пошёл на толпу, продавливая её словно вражеский строй. Я шмыгнул за ним, Павлиний за мной, с боков надавило, в затылок задышали. По плечам, по лицу, по душе покатился пот. Тяжко! Нечто подобное я испытал в трюме корабля либерийских пиратов. Набили нас туда как пчёл в улей. Смрад, грязь, полная антисанитария. Как я в том аду выжил, один господь ведает. Но, видимо, время моё тогда не пришло, не пришло оно и сегодня. Руфус наконец-то выбрался из толчеи, и следом за ним мы с Павлинием. От резиденции набежали гридни, взялись растаскивать телеги, разводить народ.

Отдышавшись и кое-как пригладив складки на платье, я подошёл к воротам. Стражники узнали меня, поклонились вежливо.

– Ключницу зови! – махнул я рукой.

Один стражник сорвался с места, побежал к амбару. Я заглянул в ворота: нет ли Милославы рядом? Нет. Слава богу. Руфус меня, конечно, защитит, но чем чёрт не шутит, лучше остерегусь, ибо, как говорят славяне, бережёного Дажьбог бережёт.

Произнеся в мыслях имя варварского бога, я трижды плюнул через плечо и перекрестился. Прочитал молитву наскоро: Отче наш, иже еси на небеси… Очистился. Каждый раз, когда я возвращаюсь в Константинополь после поездки к варварам, благочестивый патриарх заставляет меня неделю поститься и бить поклоны трижды в день, и только после этого допускает до святой особы императора. А иначе нельзя. Занесу языческую заразу в священные покои, отрину удачу от царства византийского и сгорит моя душа в геенне огненной. Оттого-то ненавижу я славян ещё сильнее, и непременно изведу их под самый корень!

А поступлю я так. У князя Благояра Вышезаровича молодая красивая жена, булгарка. Булгары племя сильное, и если княгиня помрёт ни с того, ни с сего, никогда они северянам смерть её не простят. Есть у меня яд, которому в мире ни одного противоядия не существует, и есть человек, который этот яд в нужный кубок добавит. А когда княгиня умрёт, булгары союз свой с северянами расстроят и на помощь не придут, коли нужда возникнет. После этого я князю Благояру человечка укажу, который якобы княгиню отравил. А человечек этот – Своерад – то ли из радимичей, то ли из полян. Князюшка Благояр казнит его люто в отместку за любимую жену, а я киевскому князю сразу шепну, что губят северяне его людей беспричинно и беспощадно. Тот в ответ за северян возьмётся, а дальше как ком снежный – и заполыхает земля славянская! Начнётся распря великая, польётся кровь, сгинут в пожарах поля и деревни, следом голод придёт, невежество, болезни, а басилевсу от того одна лишь радость и выгода. И придут легионы наши, и сомнут ослабевшие славянские княжества, и превратят уцелевших людишек в рабов. Это и есть счастье!

Подошла Бабура Жилятовна, глянула в глаза заискивающе.

– Звал, батюшка?

– Звал, душа моя. Вот, – я протянул ей мелкую скляночку с бесцветной жидкостью, – угости, кого ведаешь, и будет тебе за то спасение.

Бабура Жилятовна сжала склянку в кулаке, а я улыбнулся. Какой же удачный план созрел в моей голове, и уж близок он к завершению. Дело за малым: опоить сим ядом княгиню. В том, что он подействует, я не сомневаюсь. Я его на рабе своём опробовал и на разбойнике том непутёвом, который Милославу для меня похитил. Сдохли оба. А по-иному и быть не могло, потому что яд этот мне волхв Боян дал.