Олег Велесов - Лебедь Белая

– Пальцем покажи.

– Да вон та. Вишь, какая прозрачная? Дорогая, верно. И водица в ней прозрачная. Купец киевский принёс. Гостинец для княгинюшки из самого Цареграда.

И в голове сразу прояснилось: Своерад! Так вот он зачем приходил – княгиню отравить. Поклонился ей пузырьком заморским, а в нём яд. На дыбу его! Всё расскажет.

Я откупорила склянку, понюхала. Хорошая ароматная жидкость, коей некоторые богатые неряхи себя мажут, чтоб в баню не ходить и чтоб никто этого не почувствовал. К нам на деревенский торг такую же привозили, просили за одну пузырчатую безделушку сорок беличьих шкурок. Только мы посмеялись. Зачем нам этакая дороговизна, если мы и умываемся, и в баню ходим? Торговец вздумал объяснять, что, дескать, для того она потребна, чтобы жёны мазались сим ароматом и вызывали в мужьях больше желаний, а батюшка ответил, что наши женщины и без всяких ароматов желание вызывают, и при этом так на маму посмотрел, что та зарделась.

Я капнула на запястье, решила посмотреть, что будет. Если в жидкости отрава прячется, я это почувствую. Отравиться я не боюсь, потому как бабка с детских пор всякими противоядиями меня пичкала. Ко мне теперь ни одна зараза не пристанет, даже если очень сильно захочет. А вот я пойму, от чего и чем княгиню лечить.

Но мазалась я напрасно. Время шло, а ничего со мной не происходило. Жидкость как жидкость. Я даже лизнула немного. Горько. Кончик языка защипало, но в беспамятство подобно княгине не впала. Получается, Своерад ни при чём? Тогда кто?

В одном я была уверена – без ромея тут не обошлось. Если его на одну дыбу рядом со Своерадом подвесить, мы много интересного узнаем. Всё, негодяй, поведает. И кто княгине яд дал, и зачем он меня похитить велел, и куда Макар телят не гоняет… Эх, бабку бы мою сюда, она и без дыбы во всём разберётся.

Я начала искать в памяти, что мне бабка об отравах рассказывала. Многое сразу вспомнилось; знания как бы в ряд выстроились, и я листала их, словно книжицу, отметая ненужные. Тётка Бабура и Поганко следили за мной, и у обоих в глазах таилась любопытность. А ещё на подоконник запрыгнула кошка. Выгнула спинку, потянулась и начала вылизываться. Мордочка милая, довольная, шёрстка гладкая. Хорошо, видимо, хозяева кормят… И тут я вспомнила.

– А какой кисель, говоришь, княгиня кушала?

Я глянула на тётку Бабуру, та замялась, пожала плечами.

– Да какой… Как и в прочие дни. Малиновый любит.

– А кто ей подавал?

– Да кто… Я подавала. Всегда я подаю.

– А чашка после него где?

– Да где… Помню что ли? За всем не углядишь.

– Вон она на стольце стоит, – пришёл ей на помощь Поганко. Он взял глубокую серебряную чашку и протянул мне. – Даже сейчас малиной пахнет.

На дне ещё плескалось немного киселю. Я лизнула – вкусно, лишь язык вяжет немного. Дома у нас такой же киселёк готовят. Мы садимся вокруг стола, мама берёт ендову, разливает по чашкам и ставит перед каждым. Первая отцу, он глава семьи, ему и честь первая. Вторую мне, я самая младшенькая, мне расти и взрослеть, далее сёстрам по старшинству. Я прикладываюсь к чаше: такой вкуснотищи нигде не отведаешь! А если добавить листьев разных, то возникают оттенки, и по каждому оттеночку понимаешь: это смородина, это вишня, а это и вовсе мята… Я снова лизнула. А вязкость такую только Горюй-трава даёт. Бабка говорила, что если отравить кого хочешь, то лучше этой травы не придумаешь, ибо нет против неё спасения.

Я вскочила и метнулась к двери. В сенцах толпились все, кого я из комнаты выгнала – мужи нарочитые, знахарки, князь – ни один не ушёл. Я отыскала взглядом Перемышля Военежича, он из них самый крепкий духом, и сказала:

– Вели, воевода, гридям с реки водорослей принести. Да поживее.

Бабка говорила, что если отравить кого хочешь, то лучше Горюй-травы не придумаешь, ибо нет против неё спасения, но буде вокруг болезного водорослей речных сложить, то случившийся запах отраву отгонит. А когда человек очухается, тотчас напоить его настоем душицы с мёдом, и будет он снова здоров и весел.

Перемышль Военежич тряхнул седой гривой и заторопился в гридницу. Я кивнула князю: пойдём. В ложнице я усадила его подле княгини. Времени, покуда гриди водоросли принесут, уповод пройдёт, а ей всяко поддержка требуется, вот пускай князь её и поддерживает – муж всё-таки. Он как увидел, что жена по-прежнему в беспамятстве, глазами сильнее потускнел, лбом сморщился, того и гляди заплачет. Я его за рукав дёрнула, пальцем погрозила: не смей! Белояр Вышезарович взял княгинину ладошку, прижался к ней щекой и зашептал тихо-тихо, о любви своей и о том, что всё будет хорошо.

Я достала из корзины пучок душицы, сунула его Поганку, велела отвар сделать. Сама выглянула в окно, посмотрела на Дажьбога. Тот клонился к закату. Надо же, день почти прошёл, сумерки подбираются, ещё чуть – и грозный Волох пост вящий заступит. Я взмолилась: боги славянские, спасите эту булгарочку молодую. Хоть и не сложилось у нас дружбы с ней, но вам-то она не чужая. А придёт пора, и сыновья её сослужат земле нашей общей славную службу.

Дажьбог услышал меня, подмигнул. С полуденной стороны налетели Стрибожьи внуки, заволновали листву на берёзках. Где-то в небесах заухали священные птицы. По дубовым полам переходов застучали сапогами гридни. Ввалились гурьбой в ложницу, у каждого охапка водорослей, разом запахло водой и золотым песочком. Теперь только ждать.

Два дня сидели мы в ложнице, сменяя друг друга, – я, князь и Поганко. Тётка Бабура сказалась больной и ушла в свой покойчик. Княгиня лицом посветлела, пятна пропали. К вечеру второго дня она открыла глаза. Благояр Вышезарович встал перед ней на колени, склонил голову. Она гладила его по волосам, молчала, но было видно – рада. Мы все были рады. Я подала ей отвар душицы, она отпила глоток и уснула.

У меня как от сердца отлегло. Благодать. До конца я не верила, что одолею лихоманку-отраву. Сколько же я передумала, покуда сидела у ложа. Устала. Теперь самой бы спать завалиться; сунуть под голову кулак – и на полные сутки. И чтоб без снов…

– Спаси Дажьбог тебя, Милослава, – услышала я за спиной голос Благояра Вышезаровича.

Князь, кажется, впервые по имени меня назвал, до этого: то девка, то опять девка. Я вообще подметила, что по имени ко мне обращаются, когда хотят чего-то. Я киваю, довольная, нате вам, пожалуйста, а в ответ… Князь единственный, кто поблагодарил после. Он стоял понурый и уставший не менее моего. Седина виски облила, как иней оконницы зимой, – сплошь белизна. И морщин прибавилось. Постарел Благояр Вышезарович за эти дни, сдал. Оно и понятно. У меня у самой синие обода вокруг глаз, так я всего лишь знахарка. А он муж, ему больнее.

– Не умрёт княгиня, – вымучила я из себя улыбку, – не беспокойся. Страшное миновало. Но знай: есть среди ближних твоих враг, ибо только ближний мог отраву княгине дать.