Олег Велесов - Лебедь Белая

15

Я прям вся злая! Я такой злой отродясь не бывала, разве что когда большуха меня за что-то ругает, да и то я позлюсь немножечко и успокаиваюсь, а здесь уже сколько времени зубами скриплю. Поганко яблок принёс и орешков, чтоб я отвлеклась. Какое там! До сих пор как вспомню того ромея, так всё во мне дыбом поднимается. Я уж думала, никогда его не встречу и позабуду, словно дурной сон, а тут на тебе, Милослава Боеславовна, порадуйся. Я, конечно, здорово ему рожу расцарапала, князь и мужи нарочитые смехом грянули, будто на торге от скоморошьих проказ. Ромей-то пластом лежал, а тут как подскочит, ручонками замашет! Холопы дворовые его оборонили, а иначе стоять ему перед Калиновым мостом, или перед чем там ромеи после смерти выбор от богов принимают…

Князь мне, конечно, выволочку устроил. Пальцем тряс, говорил, что нельзя так с гостями. Я губы поджала, уставилась в потолок. Пусть говорит, что хочет, а только живым этого ромея назад в его Ромению я не пущу! Белояр Вышезарович это желание с моего лица считал и стал пуще пальцем грозить. Стал корить, что не по закону я поступаю, что гостя боги хранят, нельзя его ни словом, ни делом обижать… Нашёл кого учить! Я законы получше многих тут собравшихся знаю, и главный гласит: око за око! Нет убийце прощения и защиты.

– Зато вылечила, – вступился за меня Перемышль Военежич. – Видели, как припустил?

Горница снова содрогнулась от смеха, едва по брёвнышку не рассыпалась. Здоровенные мужи хохотали во всё горло, откидывались назад, разевали рты, кулаками по столу стучали, а мне даже улыбаться не хотелось, – вот сколько во мне злости.

Тётка Бабура на следующий день тоже разнос мне учинила. Ругала похлеще князя, да только я на её слова даже внимания не обратила. Она плюнула, рукой махнула, а потом её позвали к воротам, и она ушла. А мы с Поганком остались травы перебирать. За последнюю пору мы набрали их выше крыши, и теперь надо было всё высушить и по полочкам разложить. За работой я начала успокаиваться и рассуждать. Вчера, когда все просмеялись и пировать продолжили, Перемышль Военежич сказал, что сердце у меня большое, а ума кот наплакал. Мне ли, девке нецелованной, с послом византийским бороться? У того связи, знакомства, деньги. Он захочет, так от меня назавтра один ремешок останется. Я ничего на это воеводе не ответила, ибо увидела за ним правду, а сейчас подумала: у меня же деда Боян есть. Он волхв, он сильный, он этого ромея и все его ромеевские связи на хлеб намажет и съест. И не поперхнётся! Вот только где его бесы носят, вторая седмица идёт, а он носу не кажет.

Я вздохнула: как же я по нему скучаю…

До позднего вечера, до первых ясных звёзд мы с Поганком разбирали травы. С каждым днём мальчишка всё больше брал в толк, какая травиночка от каких болячек помогает. Я давала ему уроки, он их выполнял, а если сбивался, то я поправляла, терпеливо объясняя, где он ошибся и в чём не прав. Ещё самую малость – и станет он знахарем не хуже меня. А мне домой пора. Не ведаю, что деда Боян в моей судьбе увидел и почему он меня на княжий двор определил, а не в деревню родную отправил, но только засиделась я на чужих хлебах. Ухожу. Плевать на ромея, на княжий прибыток, устала, к маме хочу.

И как решила, так и сделала. На следующий день после утренней каши, сложила я свои нехитрые пожитки в узелок, обвязала голову очельем и пошла, как была, налегке прочь со двора на волю вольную. Вещами обрасти я не успела, хоть народ болезный и натащил всякого добра безмерно, но почти всё я раздала чернавкам, а кое-что Поганку подарила. Себе же оставила только колечко серебряное да очелье узорчатое. Своё-то я дома забыла, а это хоть и не под мою головушку сшито, но всё равно красиво смотрится. Да ещё нож дядьки Малюты для обороны от лихих людей и зверья дикого приберегла. Впрочем, для защиты у меня Добрыня есть, а нож – это больше памятка о хорошем человеке.

У седого холопа с конюшни я расспросила про путь-дорогу до милого моему сердцу Сожа. Надеялась, есть такая. Однако конюх покачал головой и сказал, что сухого пути туда не проложили. Земли радимичей – сплошь леса да болота, для одинокого путника, а тем более девки, смерть однозначно, поэтому проще будет напроситься на торговую лодью и водой дойти до Киева, а там добрые люди подскажут, куда идти. Я закусила губу: не самая удачная мысль. Киев для меня город не любезный, много воспоминаний плохих. Тут и ромей поганый, и Своерад, и тётка с пирожками. Но и на том спасибо. Махнула Добрыне: идём.

– Погодь, девка, – остановил меня конюх. – Если по воде не хочешь, так попробуй шляхом на Боровицкое поле, это от нас на закатную сторону. Дорога не близкая, лиходеев по обочинам хватает, но если оглядываться не забудешь, то дойдёшь. А когда к Днепру выберешься, так поворачивай против него на полночь.

Это уже что-то. Боровицкий шлях я знала, несколько дней назад мы с Поганком там травы собирали. Я поблагодарила конюха, подхватила узелок и потопала к воротам. Я уже выходить собралась, как вдруг увидела Своерада. Вспомни лихо! Он стоял возле крыльца, скрестив руки на животе, и ждал кого-то. Меня он не заметил, потому что смотрел себе под ноги и зевал. Чего ему тут понадобилось?

Я чуть придержала Добрыню, чтоб вперёд меня не убёг, и спросила воротного стража:

– А этот пёс чего здесь делает?

Тот сначала подумал, что я про Добрыню спрашиваю, и пожал плечами, дескать, твоя собака, ты и думай, но я тут же указала пальцем на Своерада, и страж понятливо закивал неприкрытыми лохмами.

– С утра пришёл, как только ворота открыли. Привёз, сказывает, заморских товаров всяческих, и хочет ими поклониться матушке княгине. Вот, ждёт, когда примет.

Через плечо у Своерада висела сума. На вид жиденькая, так что если в самом деле гостинец принёс, то небольшой и ценный, как те бусики, что мне деда Боян подарил. Мне стало любопытно, слишком уж часто этот купчина на моём пути встречается: сначала на телеге, теперь во дворе. Надо посмотреть, что он задумал. Может быть, действительно решил княгиню одарить, а может и другое что. А уйти я всегда успею.

Добрыня мой интерес к Своераду одобрил. Когда я ему сказала "гулять" он радостно побежал к кухне, а я притаилась возле ворот и стала ждать развития событий. Ждать пришлось долго. Княгиня ранними подъёмами никогда себя не утруждала – это вам не холопы – и вставала в лучшем случае после того, как роса обсохнет, а птицы петь устанут. Пока понежиться, пока умоется, кисельку малинового поест. В общем, я тоже сбегала до кухни, хватанула квасу, поболтала с чернавками, навернула щец на дорожку – кто ж знает, когда вновь поесть удастся? – и вернулась обратно.

Своерада не было. Привратник сообщил, что княгиня уже проснулась, сама вышла к купцу, тот преподнёс ей какую-то склянку, раскланялся и ушёл. Я плюнула в сердцах: проворонила!