Олег Велесов - Лебедь Белая

Я осторожно вынула из сумы рубаху и сунула её под понёву. Встала.

– Славушка, ты куда? – тихо окликнул меня Поганко.

Я приложила палец к губам.

– Вернусь скоро, – и шагнула в темноту. Добрыня шагнул за мной.

Сначала я хотела просто подложить рубаху в заплечный мешок воеводы, и пусть удивляется, откуда она там взялась. Но постояла, подумала и решила: чего я прячусь, будто тать какой? Отдам в руки. Пошла. Разглядеть что-либо в темноте было сложно, я же не кошка. Отголоски костра пробили мне тропиночку на несколько саженей вперёд, но дальше сгущался мрак. Склоны западины нависли над головой как пещерные своды, а лещина зловеще шуршала листочками – жуть сплошная. Но я не испугалась. Какой смысл бояться, если Добрыня спокоен?

На выходе из западины я остановилась. Никого. Звёздочки мерцают, месяц пыжится полным телом; у моих ног сплошным чёрным полотном лежала степь, тихая и тёмная, и только у окоёма, там, где земля встречается с небом, как будто горел огонёк. Не иначе какие-то люди встали на ночь у брода, и сейчас, как и мы, развёли костёр, ели кашу и басни рассказывали. Завтра, может быть, они нас нагонят.

– Холодная ночь, – сказал Гореслав.

Он настолько внезапно возник у меня за спиной, что даже Добрыня вздрогнул. Однако мудрый собачий разум подсказал псу, что бояться нечего. Он отошёл в сторонку и лёг. Гореславу он доверял безоговорочно.

– Шла бы к огню, девка.

– Милослава меня зовут, – уточнила я.

– Милослава…

Воевода проговорил моё имя медленно, как будто каждую буквицу на вкус пробовал, потом внезапно подступил вплотную и сказал:

– Ты прости, Милослава, что не по правде с тобой обошёлся. Если б знал, что ты такая…

– Какая?

Я повернулась к нему лицом, и он, такой сильный, настоящий богатырь, поник головой и в плечах стал уже – умею я каверзные вопросы задавать! – но всё же справился с собой, заглянул в мои глаза и ответил твёрдо:

– Лучше тебя нет никого.

Будь день на воле, так все увидели бы, как я зарделась. Щёки полыхнули огнём, а по телу прокатилась сладость. Сколько раз я подобное слышала: и от Вторки из Снегирей, и от того же ромея, но только усмехалась. А ныне вон как… Не думала, что подобное признание так на мне отразится. Я поднесла ладошки к груди, чтоб успокоить дыхание, и спросила:

– А тех, кто хуже, воровать можно?

Наверное, в моём голосе промелькнула укоризна, потому что Гореслав тут же замотал головой.

– Нельзя, – сказал он. – Тоже нельзя. Я полоны от обров отбивал, а тут словно разум кто затмил. Чернобог, верно.

Хороший ответ, иного и пожелать невозможно. Я улыбнулась и простила его.

– Ну ладно, я больше не в обиде. И знаешь… Вот, смотри: я рубаху добыла. Подштопала, постирала. Одень. А то твоя совсем тебе не подходит.

Не споря, он расстегнул пояс, стянул безрукавку и бросил на землю. Темень теменью, а даже при звёздах я разглядела на его груди страшенные рубцы. Не единожды Перун мог нить, что Макошь для него вывела, обрубить, однако ж не обрубил. Не для меня ли берёг? Рука потянулась дотронуться до рубцов, почувствовать, какие они на ощупь, проверить, зажили ли, но тут же одёрнулась. Гореслав моего движения не заметил, надел рубаху, оправился. Я мысленно порадовалась: в самый раз. И в плечах вольготно, не жмёт.

– Спасибо тебе, Милослава, – поблагодарил он.

А я снова сладость почувствовала, и так мне от этого легко стало, что захотелось крылья расправить и взлететь. Я глубоко вдохнула и подняла голову к небу.

– Сколько звёздочек на нас смотрят. Видишь? – я ткнула пальчиком вверх. – Бабка мне толковала, что это души пращуров наших. Сварог дал им чистый путь в Сваргу, и теперь они за нами сверху приглядывают, дабы не натворили глупостей разных. Красиво, правда? Как думаешь, мы тоже звёздочками станем?

Гореслав не сразу ответил. Постоял, словно раздумывая над чем-то, словно не зная, посвящать меня в тайны мира, и наконец, сказал:

– Как знать. Был я однажды на острове Буяне, что в Холодном море стоит, и там есть храм Святовида, а при храме служители. Так вот один служитель сказывал, что звёзды – сие не души ушедших предков, а такие же тверди, на коей мы живём. И на них тоже люди, как мы. И леса, и реки, и всего, что есть у нас, у них тоже имеется. Мне тогда очень захотелось посмотреть на тех людей: какие они из себя, в каких богов верят. Вот бы придумать такую лодью, чтоб по небу плыть умела. Я бы тогда до самых дальних закоулочков поднялся. До самой дальней звезды…

Он смотрел на небо с ярким восхищением, казалось, ещё немного и действительно полетит к звёздам, и тогда я поняла – Он.

И стало страшно. Никогда бы не подумала, что муж, похитивший меня из отчего дома, которого я ненавидела всей душой и нечего, кроме смерти, ему не желала, будет тем самым, о ком я во снах грезила. Да ещё… не самый красивый. Нечета Милонегу. Но что-то стучалось в грудь – сердце, по всей видимости – и шептало в ухо: глубже, глубже смотри!

И я посмотрела.

Любовь – это сила Всевышнего, его дух. Это то, что до Огня и Мрака, до Правды и Кривды, ибо рождает она Жизнь. Всё, что есть на земле, есть Любовь. Я так думаю. А Гореслав отныне часть моей жизни и той, что мы вместе с ним внесём в этот мир. Так будет, я знаю, я в этом уверена. Мне захотелось спросит его – глупо, конечно – кого он первенцем видит, сына или доченьку? Лучше, конечно, доченьку, помощницей вырастет, да и бабке моей будет на кого перекинуться…

Но мужи существа пугливые. Как только с ними начинаешь о детях говорить, они начинают уходить в походы, поэтому я спросила о другом.

– За что тебя люди Гореславом прозвали? Если не тайна это.

Он ответил быстро.

– С чего же тайна? Совсем нет. Я когда от отца… от Благояра Вышезаровича ушёл, к вольным русам прибился. Они как раз на угорские кочевья шли за набеги им мстить, и в первой же сече налетел я на местного вождя, думал, осилю. И осилил. Но столько ран получил, что победа та едва горем для меня не обернулась. Малюте спасибо, выходил. Вот за ту глупость мне прозвище и дали.

– Но ты же победил?

– Победил.

– А раз победил, стало быть, ты самый сильный гридь. Не по правде тебя так прозвали.

– Нет, что ты. Мне до настоящей силы, как ящерке до звёзд. Самый сильный гридь тот, кто держит дух в равновесии, кто с богами на равных говорит. Отче Боян самый сильный гридь.

– Деда Боян волхв.

– Отче Боян гридь.

Ну, может и так. Деда Боян и в самом деле на многое способен. В нём столько всякой всячины сокрыто, что иной раз страшно становится от мысли, чего же он такого сотворить может. И то, что с богами он разговаривает, – тоже верно, а значит, прав Гореслав, деда Боян самый сильный гридь. Вот только где его бесы носят? Был бы он с нами, давно бы дома сидели и отвар медовый пили.