Олег Велесов - Лебедь Белая

– Нельзя вынимать! – с надрывом повторил дядька Малюта.

Я и сама знала, что нельзя. Выну – и Гореслав тут же кровью изойдёт. Он уже и без того одной ногой на Калинов мост ступил. Но и жить с ножом в груди тоже нельзя. Бабка говорила однажды, что делать, если такое вдруг случится. Рану расширить надо, пережать пальцем кровяную жилу. А если она целая, то… а потом… потом… Не помню ничего! Совсем ничего не помню.

– Соберись, внученька моя, – навис надо мной деда Боян. – Соберись, дитятко.

Я взялась за рукоять. Хороший нож подарил мне дядька Малюта, с таким и на медведя не страшно. Сколько раз я в руках его держала – знать, чем всё обернётся, выбросила бы не раздумывая.

Гореслав снова ко мне потянулся, зашептал что-то. Я наклонилась, прислушалась.

– Как тебя… как мать с отцом тебя называют?

– Лебедью, – проговорила я, и кинулась объяснять. – У нас в роду только меня да прабабку так обозвали. Всех иных по-простому: Несмеянками, Некрасами. Я поначалу обижалась, дескать, почему птицею нарекли, а потом привыкла…

– Лебёдушка… моя… белая…

Он назвал, – а я полетела. Будто крылья за спиной распахнулись. Ударили по воздуху – и вот она земля подо мной: реки, поля, луга заливные. Подле озера город большой, я такого прежде не видела. Вежи дубовые вздымаются, людей уймища, лодьи по водной глади скользят. У леса на пригорке дом на каменной подклети. Дядька Малюта на лавочке сидит, Поганко рядом, Добрыня. В стороне у амбара Гореслав стёсывает с люльки последнюю стружку. Он смотрит на меня, поднимает люльку над головой, хвалится…

Я провела ладонью по его голове, сглотнула слезу и сказала твёрдо:

– Моране тебя не отдам. Ты мой только, – и повернулась к Поганку. – В суме найди тряпицы чистые и настой маковый. И слюни утри, помогать будешь.

22. Эпилог

А во времена то было давния – во времена давния да тяжёлыя.

А и шёл Змей Тугарин землю зорить – землю зорить да землю Родныя.

А и плакала земля под его стопой – под его стопой да стопой чёрныя.

А и люди плакали слезами горкима – слезами горкима да слезами кровавыма:

Ай не бывать над землёю Яру-солнышку – Яру-солнышку да ненаглядному!

А и жил тогда славный молодец – славный молодец да Святогор-богатырь…

– Всё, бабушка, хватит! Надоели мне твои басни! – я топнула ножкой и обиженно поджала губы. – Только и разговоров что про богатырей могучих да молодцев славных. Да про всяких там гусляров-пахарей. Надоело!

Бабушка устало вздохнула, поставила корзину наземь, присела на пенёк. Стряхнула с понёвы иголки сосновые, сложила руки морщинистые на коленях… Сколько же годков ей? Ещё на Купалу матушка сказывала, что видела она князя Вышезара дитём неразумным, а князя того уж лет тридцать нет. Ушёл он к Сварогу и пьёт с ним сурью в чертогах его в Сварге. И сама она мне не бабка, и матушке моей не бабка. Прапрабабка, кажется… Так сколь годков ей, если до сих пор в лес по грибы-ягоды ходит и меня, молодую, вперёд себя не пущает?

– Вот что, Дарёнушка, соплива ты мне указывать. Мамка твоя взялась было…

– …и с батюшкой повстречалась! – дерзко вставила я. Мне хоть и седьмой годок всего, но я уже смелая девка, и бабке своей перечить не стесняюсь. Правда, бабка всякий раз пальцем грозить начинает и слова бранные на меня шлёт. Ну да хоть за ремешок не берётся. А бранится – так пусть ей, мне с бранных слов щей не хлебать.

– Вот что, Дарёнушка…

– Да будет тебе, бабушка, – отмахнулась я. – Только и знаешь ругать меня да девкой несмышлёной хаять. А я уже большенькая! Пойдём лучше обратно. Дажьбог на пол дня выбрался, мамка, поди, стол накрывает. Нечто тебе горячей похлёбки не хочется?

По глазам её я видела, что хочется. Бабка улыбнулась, потрясла пальцем, но встала и корзинку подняла. Вот и ладушки. Я тоже подхватила своё лукошко, и мы потопали по лесной тропинке к дому.

Дом наш стоит на пригорке в виду славного города Ладоги, что на реке Волхове. Дом хороший, на каменной подклети, с высоким теремом под четырёхскатной крышей. Многие ладожане ратовали на этом месте строиться, да не многим сие по силам пришлось, только нам, а всё потому, что батюшка мой воеводой при князе ладожском состоит, и за то ему честь особая.

Семья у нас большая: матушка с батюшкой, деда Малюта, два брата моих старших, коровы, куры, гуси и кошка Мурка. Раньше ещё пёс был по имени Добрыня, но он недавно помер, потому что пёсий век короток, короче людского. Я его часто вспоминаю и очень скучаю по нему. А ещё есть ромей. Дикий. Воет ночами, сволочь, никакой управы на него нет! Он у нас вместо собаки на цепи сидит. Соседи первое время говорили, дескать, что ж вы живого человека на привязи держите? А мамка в ответ: убить нам его теперь что ли? А на цепь посадили, стало быть, есть за что. Было время – деда Малюта рассказывал – когда ромей этот много зла людям сотворил, даже батюшку моего едва не зарезал. Боги Светлые его наказали, разума лишили, а мы по доброте душевной его к себе жить взяли. Правда, пытались отпустить как-то: гнали со двора палкой, в лес отводили, но он каждый раз назад возвращается. И кусаться начинает. Поэтому на цепи и сидит.

Ну и Дажьбог с ним. Ромей он и есть ромей. А вот батюшка мой из северян, матушка из радимичей, а соседи нас русью величают. Я сначала думала, что это из-за моей косы, ибо она у меня самая что ни на есть русая. Но деда Малюта объяснил, что русами кличут тех, кто более остальных свою землю любит, и неважно при этом северянин ты, радимич, голядь лесная, булгарин волжский или германец, из неведомых краёв к нам жить приехавший – всех нас любовь к родной земле – Родом заповеданной – соединяет, и за неё мы животы свои положить готовы. Я тоже ох как готова, только матушка меня далее лесной опушки не пускает, а там живот класть покамест не за что. И вообще, у нас тут тихо, ни разбойников, ни наворопников. Князь ладожский крепко свою землю держит, и баловать никому не позволяет.

Зато в иных землях не всё так ладно. Шалят враги по окраинам, и спать людям, как наш ромей, спокойно не дают. Батюшка мой на полдень ехать надумал, воевать. Оружье начистил, дружину собрал. Северский князь Миломир Благоярович позвал его на помощь. Хазары, извечные враги северян, напали на Голунь, и теперь стоит город пуст. Сожгли его проклятые хазары дотла, а пепел Стрибожьи внуки по степи разнесли. Князь Миломир отступил к меже полянской, новый город решил ставить, но хазарского набега не забыл и не простил. Ныне готовит войско, чтоб почтить хазар вящею славою и с честью проводить до дому. А батюшка мой в том деле ему союзник, ибо с князем Миломиром они братья единоутробные. Это что ж получается, я княжна двоюродная? Вот те раз, вот те и Дарёна Гореславовна! Непременно расскажу об этом ребятам в Ладоге, а то Борщатка, м о чи нет, кричит, что его отец муж нарочитый, воевода праведный, а сами они огнищане. А вот нате вам теперь ведро помоев – я целая княгиня!