Екатерина Франк - Под флагом цвета крови и свободы

Здоровяк Билл Катлер колебался, не желая, точно так же, как и днем, мириться с творящейся, в его понимании, несправедливостью; однако привычка повиноваться товарищу, за которым он следовал повсюду и безоговорочно доверял его уму, взяла верх: медленно, неохотно он уселся на свое место и подтянул к себе пару весел. Эдвард еще долго глядел на черную воду, даже когда оба ялика уже исчезли из поля его зрения, охваченный странной, непонятной тоской – будто столкнулся с каким-то мучительным, но неизбежным явлением – затем, кое-как пересилив себя, поднялся опять на верхнюю палубу, разбудил и чуть менее резко, нежели обычно, отчитал заснувших дозорных. Вскоре он сдал вахту своему ни о чем не подозревавшему сменщику, отчаянно зевавшему и наверняка про себя проклинавшему и капитана, и пленных, и собственное когда-то принятое желание служить во флоте, сухо сообщил, что все в порядке, и отправился спать.

Капитан Эванс, что предсказуемо, был в ярости – тем более сильной, что излить ее на ускользнувших пиратов не представлялось возможным. Эдвард, впрочем, мирно спавший вплоть до той секунды, когда надрывный бой рынды возвестило всеобщем сборе, почему-то не испытал особого страха. Словно бы весь его ужас так и остался похоронен в том мгновении, когда непонятно как восстававший раз за разом из мертвых пират распластался по палубе с простреленной капитанской рукой головой: холодно и механически Дойли ополоснул лицо ледяной водой из рукомойника в углу кают–компании, застегнул на себе с непонятной гордостью на все пуговицы китель и вышел на палубу. Там уже чуть ли не ползал с рыданиями в ногах у капитана его давешний сменщик, уверяя, что пленные покинули борт не в часы его вахты. Прежний Эдвард, вероятно, ощутил бы весьма ощутимый укол совести – тот же, что отпустил минувшей ночью выживших преступников, врагов короны, не испытал ровным счетом ничего, спокойно встретив тяжелый взгляд Эванса:

– Мистер Лавхарт утверждает, что, помимо него, сегодня ночью дежурным офицером был ты.

– Так точно, сэр, – согласился Дойли, потому что отпираться было бесполезно.

– Разве твоя вахта не должна была быть с утра?

– Я поменялся с мистером Калленом, сэр. Его рана не позволила бы ему должным образом исполнять свои обязанности вчера, – как механическая кукла, пустым голосом пробормотал Дойли. Обычно такой тон был Эвансу по душе, однако на сей раз нервы у него все–таки сдали:

– Должным образом?!.. Пленники сбежали – это тебе известно?

– Никак нет, сэр, – глухо отрезал Эдвард – и сразу же ахнул задушенно, схваченный железной рукой Эванса за ворот:

– Они не могли уйти сами, им кто-то помог, слышишь? Ты или он, – капитан яростно ткнул пальцем в захлебывающегося слезами Лавхарта, – кто-то один из вас предатель! Или сразу оба, хотя я и не хочу в это верить! Отвечай – отвечай, мальчишка, ты это был?! Вы все, – отбросив от себя Эдварда, как наскучившую вещь, повернулся он к вытянувшимся во фрунт всем членам команды: офицерам, солдатам и матросам, – любой из вас мог быть их сообщником! Как мне теперь доверять вам? Вы… Вы все здесь – все преступники!..

– Они тоже люди, – неожиданно даже для самого себя проговорил Эдвард именно то, что смутно терзало его с той самой минуты, как казненный пират поднял голову – проговорил не слишком громко, скорее для себя, чем для других – но в царившей вокруг гробовой тишине его слова прозвучали подобно пистолетному выстрелу.

– Кто, команда? Да какие они… – отмахнулся от него Эванс с нескрываемым пренебрежением, запнулся, замер и ужасающе медленно поднял загоревшийся безумным подозрением взгляд: – Или ты… ты о них?..

Никто вокруг не смел шелохнуться, не то что поднять голову – и в этой тишине, уже не мертвой, а живой, звенящей в воздухе, Эдвард шагнул навстречу своему капитану и вдруг с какой-то тихой, безотчетной гордостью улыбнулся, не отводя глаз. Одну мучительно долгую секунду оба они, наставник и ученик, смотрели друг на друга – затем Эванс по–волчьи усмехнулся и склонил голову набок, будто готовясь уже рявкнуть: «Взять его!» – и Эдвард, уже готовый к этому, в последний раз глубоко, всей грудью вдохнул свежий, свободный морской воздух. А затем грянул гром.

Грянул не в переносном, а в самом прямом смысле – правый борт рассыпался тучей щепок, послышались крики раненых, и Эдвард, отряхнувшись и вскочив на ноги, огромными, расширившимися глазами, которым с трудом верил, впился в огромное кровавое пятно, растекавшееся по палубе под стволом отброшенной взрывом вертлюжной пушки – все, что осталось от капитана Эванса…

А поверх фальшборта – тут уже закричали и те, кого не задело первым залпом – уже виднелись стремительно приближавшиеся с наветренной стороны никем прежде не замеченные испанские галеоны, те самые, проверить отсутствие которых от них и требовалось. И Эдвард – осознавший внезапно, что за непонятно какие заслуги отпустивший ему его грех Господь пронес смертную чашу мимо него, и возжелавший вдруг всем своим существом жить, как никогда прежде – неожиданно бросился к штурвалу и прокричал во все это человеческое месиво, организовать которое теперь означало единственный шанс на спасение:

– Все по местам! Готовимся открыть ответный огонь!..

***

– …Теперь вы все знаете, – завершил свой рассказ Эдвард, невольно снижая голос при виде непроницаемого выражения лица девушки. – После боя меня призвали в Англию и отправили в офицерскую школу на государственный счет – за отвагу. О том, что произошло до боя, те, кто не погиб во время атаки, предпочли молчать: они считали, что я спас их всех, и в благодарность скрыли мое преступление. Я не смог узнать Билла там, на острове – что было неудивительно, но я увидел Винченсо Алигьери во время нашей стоянки на Меланетто и понял, кого спас тогда. – Морено молчала, низко опустив голову, и Дойли осторожно тронул ее за плечо: – Вы гневаетесь на меня?

Эрнеста вздрогнула, подняв на него черные, невообразимо усталые глаза:

– Как я могу гневаться на вас за спасение моих друзей? Вы же не могли тогда знать, что все так обернется… – голос ее предательски сорвался на чуть слышный шепот: – И никто не мог этого знать…

– Сеньорита, – охваченный каким-то странным чувством, Эдвард внезапно взял ее за руку, пытаясь утешить этим неловким жестом. – Сеньорита, это вы напомнили мне о том, что я так старался забыть все эти годы. Вы очень хороший человек. Не вините себя в том, что не зависело от вас. Не сомневаюсь, что вы сделали все возможное, чтобы спасти тех, кто вам дорог…

– Вы просто боитесь стать таким же, как Эванс, – резким, злым тоном, которым она всегда глушила собственные порывы слез, перебила его Морено. – Я повидала подобных людей и могу вас заверить: вы – не он.