Екатерина Франк - Под флагом цвета крови и свободы

Близилось к вечеру, однако на «Попутном ветре» не спал никто, кроме тяжелораненых, которым удавалось забыться в горячечном бреду. Порядок вахт был забыт: работали все, у кого имелись силы. Из трюма, где помещался значительно расширенный доктором Халуэллом лазарет, то и дело выносили тела, тут же зашиваемые в парусину и с короткой молитвой отправлявшиеся за борт. Все находились в состоянии, назвать которое мрачным и напряженным означало не сказать ничего; Эдвард, передававший распоряжения капитана вместо совершенно на это сейчас не способного Макферсона – тот не выходил из трюма, где лежали Морган и любимец старого боцмана рулевой Айк, которому размозжило практически полностью грудную клетку – порой спрашивал себя, каким чудом Рэдфорду еще удается сохранять власть и присутствие духа. Даже когда Генри, до того державшийся молодцом, вдруг забился в истерике над очередным изуродованным телом, которое зашивали как раз перед ним, капитан лишь внимательно посмотрел на него, коротко обнял и велел идти в каюту, куда еще раньше отправил чуть живого от ужаса Роджера, успокоиться и возвращаться к своим обязанностям. Мальчишка, к слову, оклемался значительно скорее старшего помощника и теперь носился между камбузом и лазаретом, как метеор, разнося полуживым матросам воду, а также еду – тем, кто мог есть. Иногда, улучив свободную минутку, он вытаскивал дымящиеся бачки и на верхнюю палубу, где их тут же разбирали и ели горячее варево прямо на ходу, не останавливая работы. Несколько раз Эдвард видел Эрнесту: совершенно бледная, с неживым застывшим взглядом, она ходила вдоль борта, делая какие-то наблюдения и возвращаясь к капитану с коротким отчетом. На Дойли она упорно не смотрела, и вообще создавалось впечатление, что она старалась не замечать ничего из творившегося вокруг кошмара.

Никто не мог доверять никому после случившегося: кто именно выдал собственных товарищей врагам и с какой целью, оставалось загадкой – для пиратов, привыкших полагаться на объединявшее их командное братство едва ли не прежде всего, подобное наверняка было не менее, а, может, и более мучительно собственно ожидания нового – наверняка последнего – нападения испанцев. Работа помогала ненадолго отвлечься от этих мыслей и непрерывных подозрений, но и то не всегда: Эдвард сам порой ловил себя на мысли, что капитан Рэдфорд смотрит на него неприятно пристально и оценивающе, а Эрнеста и вовсе избегает, вероятно, представляя Бог весть что…

Один раз он спускался в трюм – изначально намереваясь позвать наверх старпома Фокса, но неожиданно для себя задержавшись тут. Рук не хватало, и Дойли, в офицерской школе с грехом пополам изучивший азы полевой хирургии, лишь через минут десять осознал, что накладывает то ли пятую, то ли шестую повязку, а вообще раненых, которые едва ли получат помощь в ближайшее время, в трюме больше двух десятков. Халуэлл крутился, как мог, отряженные ему в помощь матросы тоже не сидели без дела, но многие травмы нужно было осматривать срочно: серьезные кровотечения одних не оставляли другим, с более легкими ранами и большими шансами выжить, возможности быстро получить помощь. Ими Эдвард и занялся. Все равно на нечто большее, требовавшее высокого знания медицины или хотя бы значительного опыта, он едва ли оказался бы способен; к тому же, не лишенный практичности Дойли сознавал, что большинство его «пациентов» при своевременно оказанной помощи, скорее всего, выживут – в отличие от тех, которыми сейчас занимались в первую очередь остальные.

Один раз ему довелось увидеть и Моргана: рулевой, страшно искалеченный – на ноги его Эдварду было не столько противно, сколько физически тяжело смотреть – лежал, по счастью, не на полу, как многие другие, а на койке в лазарете, но, очевидно, был в сознании. Время от времени он начинал стонать и ругаться самыми последними словами, никого не узнавая, затем в изнеможении падал обратно на свое место и чуть слышно просил воды. Макферсон метался между ним и умирающим Айком, и в момент, когда Эдвард подошел к рулевому, тот как раз был один.

Дойли смотрел на бывшего врага – человека, которого страстно ненавидел за его жестокость к матросам, за грубость к Эрнесте, за тупое и бессмысленное вымещение собственной злобы на более слабых – и понимал, что не находил в себе силы, которая пробудила бы в нем прежний гнев. Один поступок Моргана перечеркнул все прошлое, и оглядываясь по сторонам в поисках стакана для него, Дойли не испытывал ни капли сомнения.

Рулевой пил из кружки долго, жадно, до кровавой пены, пузырившейся на его побелевших толстых губах, а затем сразу же провалился в тягостный полуобморочный сон. Эдвард проверил пульс, убедился, что он еще жив, и, оставив рулевого на руках вернувшегося Макферсона, поднялся обратно на палубу, заодно едва ли не за шиворот вытащив туда пошатывающегося, чуть живого Генри. Особой приязни к юноше, с которым делил любовь к одной девушке, пусть и отвергшей их обоих, он не испытывал, а потому нисколько не проникся его ужасом:

– Шагай отсюда, давай! Помощи тут от тебя немного, может, хоть наверху пригодишься.

– Я не думал… не думал, что так получится… – захлебываясь воздухом, как заговоренный, повторял Фокс, и Эдвард лишь досадливо морщился в ответ: и без того было муторно и тошно, да и утешать истерящего мальчишку он не нанимался. На палубе Генри сразу же вцепился в какую-то мелкую, незначительную работу – кажется, разбирать и сматывать канаты в бухты – и удовлетворенный Дойли забыл о нем.

Эрнесту он поймал на юте совершенно случайно – там не было больше ни души, и Эдвард, заслышав чьи-то глухие, подавленные рыдания, сперва даже не поверил, что они принадлежат всегда стойкой девушке. Конечно, ему уже приходилось видеть слезы «мисс штурман» в начале их знакомства и даже успокаивать ее, но даже тогда Морено, казалось, всегда сохраняла некоторое присутствие духа. Теперь же она плакала по–настоящему, зажимая себе рот ладонью и лихорадочно вытирая льющиеся из глаз слезы – похоже, у нее была истерика не слабее, чем у Генри. Но, в отличие от последнего, она все–таки была женщиной, и женщиной обыкновенно такой душевной силы, что Дойли, увидев теперь ее слезы, испытал скорее не раздражение, а нечто, напоминающее тоску и сочувствие одновременно.

– Эрнеста, – начал он не слишком уверенно, усаживаясь рядом с ней и протягивая руки к вздрагивающим плечам девушки. – Эрнеста, не все еще потеряно: не нужно пока отчаиваться. Возможно, мы еще сумеем оторваться от них!

– Оторваться… – глухо повторила Морено, не отнимая ладоней от лица. – Поверить не могу, что это говорите мне вы…