Екатерина Франк - Под флагом цвета крови и свободы

– Сперва к отцу, взыскать некую часть положенного мне наследства. А потом – на мой корабль.

– У тебя есть корабль?

– Ага. И корабль, и команда. Я буду капитаном, стану плавать по всем морям, которые пожелаю увидеть, грабить жадных торгашей, жить, не подчиняясь никаким глупым старикам. А ты, – он ласково пожал ее ладошку, заглядывая в глаза и самую душу, – учись как следует, и, когда подрастешь, я возьму тебя штурманом к себе на судно. Как мы всегда и хотели, а? Эй, ну только не плачь, – в голосе Джека впервые послышалось что-то, похожее на панику, и Эрнеста повиновалась. Вытерев непослушные глаза, она шмыгнула носом и попросила:

– Подожди, пожалуйста. Я хочу кое–что тебе отдать.

– А… Ладно, я подожду. Но если ты…

– Я не скажу папе ничего, – пообещала Эрнеста. – Только ты дождись меня, дождись!

Джек не обманул ее. Когда она, прижимая к груди заветный сверток, вновь спустилась в сад, он по–прежнему стоял у старого дерева и с удивлением смотрел на нее:

– Что это?

– Подробные маршруты мелких торговых судов, которые ходят к Санта–Доминго – папа говорил, они почти не охраняются. И еще я начертила карту всего побережья Тортуги. Вот это самый безопасный и быстрый маршрут через рифы, к тому же он пролегает на глубине, поэтому вы не сядете на мель, и… – проглотив слезы, она торопливо продолжила, – и если никто не будет за вами гнаться, лучше идти им. Но есть и другой маршрут, видишь, я отметила его более жирной линией. Он дольше, но вот здесь, – она показала, где именно, – прибрежные скалы полностью скроют ваш корабль от преследователей и вы сможете выбрать любое из вот этих направлений. Очень многие корабли не решаются заходить на Тортугу или маневрировать у ее берегов из–за рифов и мелей. Теперь ты можешь не опасаться их.

– Спасибо, – искренне улыбнулся Джек, принимая сверток из ее дрожащих пальчиков. Он наклонился, напоследок еще раз обнял ее, а затем, не оборачиваясь больше, принялся ловко взбираться на дерево. Минута – и он уже скрылся среди густо–зеленых листьев.

– Ты ведь не вернешься, да? Я знаю, ты больше не придешь, – прошептала Эрнеста, прижимая опустевшие руки к худенькой груди, и встала на цыпочки, схватилась руками за самый высокий камень ограды над своей головой, до которого могла дотянуться, выдохнув: – Прощай!

Черные глаза на мгновение блеснули среди зелени. Послышался негромкий, сдавленный вздох, с которым Джек приземлился на землю по ту сторону ограды.

– Прощай!.. – донеслось до нее едва различимо. А потом на улице вновь воцарилась ровная, безразличная тишина.

***

– И на этом все закончилось? – хрипло, растерянно спросил Генри, казалось, не до конца поверивший ее словам. Эрнеста кивнула:

– Почти. Джек тогда пробрался в дом капитана Рэдфорда – должно быть, знал, что тот будет в порту, пробрался в кабинет и забрал оттуда толстенный такой, хороший атлас со всеми картами – я один раз его видела, самой страсть как хотелось унести домой. Денег не взял вовсе, хотя они и лежали в том же ящике. Я ему все–таки передала тогда слова мистера Рэдфорда – только вторую часть, разумеется – видно, поэтому Джек оставил ему записку. Из двух слов всего…

– И каких же?

– Сам-то как думаешь? – невесело усмехнулась Эрнеста и необыкновенно тихо, почти благоговейно объяснила: – « Прощаю. Прощай». Потом отправился на «Попутный ветер» и уговорил матросов объявить своим капитаном его, а не мистера Рэдфорда. Компания «Рочестер и К…» тогда брала с каперов по десять процентов добычи, и Джек пообещал, что выплачивать их будет не из командной, а из своей доли. Разумеется, никто не оказался столь глуп, чтобы отказываться от такого предложения.

– А Рапье? – низко опустив голову и стиснув кулаки, глухо промолвил Генри. Девушка покачала головой:

– Что, отомстить решил? Поздно спохватился, давно уже все решилось. Спустя полгода кто-то подстерег его в открытом море – Рапье тогда уже служил у испанцев, хотя у них пиратов не слишком любят – и перебил всю команду на судне, причем никакой добычи не взял, корабль так и бросили под всеми парусами. Говорят, когда его нашли, зрелище было не из приятных… А Рапье оставили в капитанской каюте, одного, заметь, даже лицо закрыли – и тот, кто убил его, явно постарался – точно в сердце ножом попал, с одного удара. Чистая смерть, мгновенная, – Эрнеста допила свой ром и вновь потянулась за бутылкой. Юноша поймал ее за руку:

– Неужели вы думаете, что это сделал Джек?

– Никто не знает точно, – пожала она плечами, наполнила стакан и затем вдруг отставила его в сторону, наклонившись к Генри, низким шепотом торопливо выдыхая: – Я не могу тебе доказать, и не проси, и никто меня не переубедит и не расскажет, как все было на самом деле, но одно я знаю точно: Кристофера де Рапье убил капитан Джон Рэдфорд.

За полные двадцать семь лет своей жизни, в том числе почти десять месяцев – пиратской, Эдвард Дойли уже второй раз оказывался на Тортуге, этой восхитительной и неприступной крепости, укрывавшей, казалось, флибустьеров, каперов, приватиров и буканьеров всего Нового Света. Щедро принимая отчаянных, ловких и бесстрашных этих людей в свои покрытые богатой тропической зеленью объятия, сами по себе служащие неплохой защитой, а вот уже более десяти лет присовокупляя к этому силы французского форта, удобно устроившись гигантской неуязвимой черепахой внутри кольца из целых рядов укрывавших ее от любого крупного военного судна, стоял знаменитый остров, ослеплявший своим безнаказанным блеском всякого, оказавшегося на нем волей судьбы.

И Эдвард, как ни противился этому искушающему великолепию, не стал исключением из правила: еще только впервые спустившись в порт неделю назад, он несколько часов ошарашенно бродил по нему, пока не наткнулся на Эрнесту, деловито рывшуюся среди разложенных на прилавке отрезов английского сукна – явно доставленных сюда запрещенным законами способом, хотя и совершенно новых, отличного качества.

– Впечатляет, да? – Морено понимающе сощурилась, откладывая выбранную ткань и присматриваясь к лежавшим чуть поодаль белым батистовым рубашкам. Дойли предпочел лишь максимально небрежно кивнуть, опасаясь, что слегка охрипший голос выдаст его. Отделанные золотым галуном камзолы самых ярких расцветок на встречных пиратах, просторные и светлые улицы, дома в три–четыре этажа, крытые аккуратными рядами красной черепицы, высившаяся тяжелой опасной громадой крепость, видимая с любого места в городе – к такому он определенно не был готов.

Здесь даже выражения лиц у пиратов были другие, не такие залихватски–отчаянные, на которые он успел наглядеться за время королевской службы; скорее, в них сквозила спокойная убежденность в том, что они – хозяева этой земли. Контрабандным и краденым товаром они торговали, как какие-нибудь продавцы капусты в Корнуолле – нисколько не таясь, честно называя происхождение вещи и даже не слишком набивая цену. Вообще единственным человеком на этом острове, торговавшимся долго, азартно и до последнего медяка, Эдварду казалась почему-то Эрнеста: в своей новой должности она особенно рьяно принялась за покупку необходимых припасов и сбыт добычи скупщикам. Количество знакомств ее в области последнего сначала ужасало Эдварда, но спустя несколько дней он уже немного привык наблюдать, как девушка ожесточенно спорит с очередным странноватым встречным иногда совсем неопределенной внешности и определенного рода занятий. Морено, хотя и не любила это демонстрировать, понимала и вполне свободно изъяснялась на большинстве европейских языков и десятке самых разных наречий, которые явно осваивала самоучкой – речь ее пестрела множеством синтаксических и грамматических ошибок, несовместимыми конструкциями и откровенными ругательствами, от которых Эдвард, в совершенстве владевший, помимо родного английского, французским, итальянским, испанским, немецким, а также читавший на латыни и по–гречески, невольно кривился с брезгливым удивлением. Но словарный запас у нее был обширный, а природный ум и сообразительность позволяли почти полностью избегать недопонимания в разговоре; тем более, поняв, что Эдвард разбирается в этом лучше нее, девушка сразу же вцепилась в него мертвой хваткой, по вечерам целыми часами выспрашивая тонкости иностранной речи. Дойли сперва колебался: языки всегда давались ему легко, намного легче проклятой навигации, незнакомые слова и обороты запоминались без усилия – за что во время обучения в офицерской школе его нередко высокомерно звали «заучкой». Но для пиратов в условиях команды выходцев из добрых двух десятков стран знание хоть какого-то запаса слов из языка каждого своего товарища являлось совершенно естественным; матросы, с трудом писавшие свое имя на родном английском, уверенно бранились и спорили на смеси голландского, португальского, французского, испанского со вкраплениями труднопереводимых индейских и африканских слов.