Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

На вкус чифирь был горький и напоминал какое-то сильное лекарство. Сердце вскоре застучало очень слышно, но Сан Саныч, обжигая руки и рот, пил и пил мелкими глотками. Так с колотящимся сердцем и лег на нары, закрывшись бушлатом. Гришка вызвался передать записку на волю, и от этой возможности накатила душная тоска – здесь, совсем рядом за забором жили и работали его товарищи, а он не имел к ним никакого отношения. Он не мог написать Николь, что он в лагере.

Утром Сан Саныч Белов стал настоящим зэком. Ему выдали утреннюю пайку, две длинненькие пачки бийской махорки и спецодежду – брюки, спецовку, ватные брюки, телогрейку, бушлат. Все было черного цвета, ношеное, но крепкое. Свою одежду Сан Саныч увязал в узел, Гришка дал простыню и обещал раздобыть чемодан. Деньги Вано заканчивались.

Дали время на маркировку и подгонку одежды. И тут помогал Гришка, вытравил хлоркой фамилию Сан Саныча на его новых вещах и пришил намордник к ушанке – толстую тряпочку с прорезями для глаз. Чтоб лицо не стыло на морозе. Сан Саныч безвольно наблюдал, как его новый товарищ ловко орудует иглой, сам думал о Николь, о Фролыче, представлял, как встречается с ними в этом наморднике.

После обеда построили перед бараком, пересчитали, вывели пятерками за ворота, опять пересчитали. Сержант – начальник конвоя зачитал утреннюю «молитву»:

«Внимание, бригада! Переходите в распоряжение конвоя! Все требования конвоя выполнять неукоснительно, шаг вправо, шаг влево – считается побег! Первая шеренга руки назад, остальные взяться под руки, шагом марш! В строю не разговаривать! Не отставать!»

Привели на расчистку снега. Это были какие-то склады, заметенные под крышу, мужики снимали бушлаты и привычно разбирали лопаты из саней, Белов замешкался, увидев недалекий белый и чистенький Енисей. Здесь он был неширокий, санный путь лежал через…

– Что, глухой?! – пнул его конвоир-ефрейтор. – Костер зажег бегом!

Сан Саныч завертел головой, не понимая, чего от него хотят.

– Кому стоим?! Побежал за дровами! – другой стрелок, ровесник Сан Саныча, замахнулся прикладом. – Ты тоже! Быстро! – кивнул еще одному мужику.

Белов пошел за мужиком.

– Бегом, я сказал! – раздалось сзади, и мужик с Сан Санычем побежали.

Мужик матерился беззлобно, делал вид, что бежит, сам осматривался, свернул за склад, изучил стену и стал отдирать длинную доску. Белов обернулся удивленно – их никто не видел.

– Помогай давай, что смотришь?! – доска отдиралась со скрипом и треском.

– Зачем ломаешь? – не понимал Белов.

– Где я им дров найду? Тяни! Вишь, тут уже брали!

Оторвали несколько досок, изломали и понесли к конвоирам. Расчистили снег, зажгли, над досками заплясало пламя. Сан Саныч достал было папиросу, но на него так заорал ефрейтор, что Белов бегом побежал к саням.

Лопаты остались самые большие, с неровными ручками. Сан Саныч встал рядом с другими к сугробу… пальцы левой руки не держали, разжимались сами собой, и лопата со снегом выворачивалась. Сан Саныч снял телогрейку, ощупал руку – показалось, что левая рука тоньше правой. Снова взялся за лопату. Зачерпнул снег, но поднять не смог. Он сцепил зубы, подгребал, придерживая полумертвой рукой, и видел, что на него недобро косятся. Это была плохая работа, за счет других, ему, воспитанному в труде, было стыдно перед людьми, но и обидно до ярости – он ясно помнил, как гаденыш Козин раздавил эту руку каблуком.

Отвыкший от работы, он еле доплелся до столовой. Намордник не спас, одна щека была крепко прихвачена морозом, сначала он не чувствовал ее совсем, потом оттер, она начала отходить, на ней лопнула кожа и сочилась сукровицей. В его миске оказалось несколько ложек жидкой кашицы, он сначала подумал, что кто-то недоел. Свою пайку хлеба с ложкой сахара он съел еще утром. Есть захотелось еще больше.

Гришка осмотрел больную руку, ощупал внимательно:

– Херово! – заключил. – Ни один лепила не освободит. Тут знаешь сколько таких больных… Что же, совсем не держит? – Гриша взял последнюю папиросу из пачки Сан Саныча. – Завтра в постоянные бригады будут разбирать… Ты чего-нибудь умеешь делать?

– Я… на реке все могу… – Сан Саныч смотрел затравленно.

– Ну-ну… Завтра будут спрашивать. Какая теперь река? Плохо дело, тебе бы с твоей рукой в придурки закосить, денег-то много осталось?

– Рублей двадцать…

Все его деньги и ушли Гришке, сегодня утром за старую простынь, куда завязали вещи, он взял семь рублей, три рубля за чифир, два за намордник. Цены Гришка назначал сам, по реакции соседей Сан Саныч понимал, что его обманывают, но был благодарен судьбе за этого Гришку.

– Китель и брюки можешь продать, или бригадиру отдай за хорошую должность. Без меня у тебя их все равно подрежут, – Гришка придирчиво пересматривал вещи.

У Сан Саныча половина поселка были знакомы, у любого он мог занять хоть пятьсот рублей, но он помалкивал. Ему казалось, что все это только дурная игра: переодевания в казенные вещи, негодная еда, глупые долгие пересчеты, формуляры, овчарки, конвой. То, что с ним происходило, было невозможной нелепостью. Его, умелого капитана и любящего отца, держали в этом странном месте, среди странных людей. Сан Саныч очнулся, присматриваясь. В бараке было темновато, зэки привычно занимались вечерними делами: шили, играли в карты, варили что-то у печки, ругались или просто спали в одежде, укрывшись одеялами и бушлатами.

Ночью разразилась драка с ножами, визгами и криками. Человек десять метались друг за другом недалеко от входа. Падали лавки, тела, трещала одежда. Барак проснулся, загудел тревожно, Сан Саныч сел на нарах и вжался в холодную стену. «Убили! Убили!» – визжал кто-то, перекрикивая злобный мат дерущихся. Дверь распахнулась, и вскоре замелькали овчарки. Мужики в панике полезли на верхние нары, друг на друга… Собак было много, с глухим рычанием они прыгали на длинный стол, оттуда на верхние нары и рвали, рвали, не разбирая. Они были в приспущенных намордниках. Орал уже весь барак – ближние молили о пощаде, кто был подальше страшно материли бойцов. Те, с автоматами, толпились у входа, готовые стрелять. Сан Саныч затаился ни жив ни мертв, рядом под бушлатом вперемешку с матом шептал молитвы Гришка.

Все длилось недолго – сначала с трудом забрали собак, потом стали выводить изорванных и изрезанных. Нескольких унесли. Сан Саныч не понимал, живы ли они. Надзиратели палками подняли ближайших ко входу и заставили мыть полы. Кровью пахло на весь барак.

Утром Сан Саныча, он так и не уснул, неожиданно вызвали с вещами к вахте и повезли на аэродром. Вскоре они уже летели. Их было четверо, все флотские. Один молоденький, лет семнадцати, боцман из Красноярска, и два капитана с Оби. Разговаривать не разрешали. Самолет держал курс на север, в Сан Саныче крепли непонятные надежды – его забрали из лагеря, и он летел в сторону Николь. Ему казалось, какие-то светлые силы сжалились над ним и несут его прямо к ней.