Виктор Ремизов - Вечная мерзлота

– Сан Саныч! – послышался осторожный голос.

Белов не поверил своим ушам, давно его так никто не называл, даже повернулся не сразу.

– Вано?!! – выдохнул Сан Саныч.

Это был Габуния! Они схватили друг друга за руки.

– Не переживай, завтра схожу к землякам, достану тебе валенки.

– Ты как здесь? – спросил Белов.

– Мой дядя арестован, – шепнул Вано в самое ухо, – тут не надо, чтобы знали, кто я… У тебя суд был? А что с зубами?

Белов коротко рассказал про арест и следствие и про неожиданный конец. Всего два дня назад он лежал на тюремных нарах с тяжелыми обвинениями по 58-й статье. Вано слушал внимательно, переспрашивал. Барак затихал. Только блатные гоготали в нескольких местах да дневальный гремел кочергой.

– Начальника Красноярского управления МГБ сняли, чистят краевой аппарат, здесь комиссия работает… – Вано говорил еле слышно. – Пойдем к печке.

У Вано был солдатский вещмешок, одет он тоже был простенько, ничего не выдавало в нем офицера госбезопасности. Возле печки, сделанной из двухсотлитровой бочки, двое тощих заключенных варили что-то вонючее в консервных банках. Дневальный подошел с дровами, молча отогнал их пинками и стал закладывать поленья. Заключенные встали рядом. Вано дождался, пока уйдет дневальный, достал из вещмешка полкирпича хлеба, отломил кусок и разделил меж фитилей:

– Идите туда! – показал на вторую печку ближе к выходу.

Те не сразу поняли, что произошло, но тут же начали есть, забрали свои банки и ушли.

– Абакумова и его замов еще летом сняли… – продолжил шепотом Габуния. – В Грузии сейчас большие аресты среди прокурорских и в партийном руководстве тоже. Мой дядя арестован. Тебе повезло, что комиссия приехала, поэтому и статью поменяли…

– Почему просто не отпустили, ясно же, что я не виноват?

– Скажи спасибо, всего четыре года дали… – Вано достал папиросы. – Закуривай!

– Дай лучше хлеба, меня с утра не кормили, – попросил Сан Саныч.

– Чего молчишь? У меня и сало есть… – он полез в вещмешок.

– Откуда у тебя?

– Я вчера еще в тюрьме госбезопасности сидел. В отдельной камере, как белый человек.

– Я сначала тоже в отдельной! – обрадовался чему-то Сан Саныч, жадно откусывая хлеб.

– Ну… я там все-таки свой, знакомые нашлись. – Он нагнулся в самое ухо Сан Саныча: – У меня и деньги есть, оставлю тебе.

Огромный барак храпел на разные переливы и завыванья, а еще бормотал тревожно, кашлял во всех углах… а то вдруг начинали где-то материться, ругались и тут же затихали. Вонь стояла от курева, портянок, давно немывшихся людей, печки подванивали креозотом от дров из ворованных шпал.

– Тебя не из-за меня арестовали? – спросил Сан Саныч.

– Почему из-за тебя?

– Следователь сказал, большое дело ведет, по всему Енисею, много моих товарищей назвал, сказал, арестованы…

– Они всегда хотят большие дела вести… Мой дядя Гиви, родной брат моей мамы, в тридцать восьмом году «крупнейший заговор в Закавказье» вскрыл. Газеты писали, Сталину это дело очень понравилось, – Вано говорил сбивчиво, задумывался, что-то его тяготило. – Берия дядю в Москву забрал. Многих тогда расстреляли, Сталин сам утверждал расстрельные списки.

– Ты думаешь, мое дело закрыто?

– Скорее всего… Иначе не выпустили бы…

– Выпустили… – мрачно повторил Белов. Он доел хлеб и взял папиросу. – Куда меня теперь?

– В лагерь, куда… – Вано сказал это машинально, сам думал о чем-то, потом осмысленно посмотрел на Сан Саныча. – Да нет, скорее всего капитанить будешь! Приставят стрелка с ружьем и вперед. А то ты не знаешь таких?

– Знаю, – кивнул Белов. – А Николь?

– Не знаю, – Вано задумался. – Могут и не тронуть, а может, уже и сюда привезли…

– Узнать не можешь?

Вано покачал головой. Сан Санычу казалось, что Вано не очень волнует судьба Николь. Он вглядывался в лицо друга в темноте. Тот вздохнул горестно и достал новую папиросу. Но вдруг нагнулся к самому уху Белова:

– На пересылке будь осторожен. Один нигде не оставайся, если что, ори, беги…

– Почему? – не понял Сан Саныч.

– Убить могут. Ты орденоносец, они тебя били… что-то они быстро тебя отпустили.

– А кто может убить? Конвой?

– Зачем? Урки! За буханку хлеба зарежут!

Сан Саныч молчал, забыв о папиросе.

Вано посунулся к Белову и, неуклюже обняв, шепнул:

– Меня расстреляют, Сан Саныч.

– Что?!!

– Тщ-щ! Тихо! Я это знаю. Если там, наверху, заметают следы, то меня уже нет…

– Да почему же? Кто заметает?

– После училища я полгода работал у дяди личным помощником, он меня проверял. Я оказался негодным – не все понимал, во все верил и на фронт хотел. Потом только понял, какие дела шли через дядю Гиви. Я личные записки Сталина в руках держал, видел его не раз. Как я его любил тогда, он был для меня почти богом! Мне казалось, Сталин никогда не думает о себе, но только о людях. Потом в одной записке Сталин потребовал измордовать – так и написал карандашом! – одного арестованного. Этот арестованный был хорошим человеком, я его знал, я считал, что дядя должен пойти к Берии и объяснить, что это ошибка, – Сталин тоже лично знал того арестованного! Мы поссорились. Дядя не пошел, и того человека сначала избили, как написал Сталин, а потом по его же указанию расстреляли. Вскоре дядя отправил меня в Красноярск… – Вано замолчал, затягивался задумчиво папиросой, поднял глаза на Сан Саныча. – Сталин очень маленький человек, Саша, вот что я понял. Очень хитрый и очень мстительный. Убить для него – ничего не значит… вообще ничего! Он лично отправил на уничтожение тысячи людей… Сам…

– Откуда знаешь? – с недоверием спросил Сан Саныч.

– Саша, дорогой, я в руках держал списки арестованных, в которых он красным карандашом определял, кого убивать, а кого в лагерь. Мужчины, женщины, верные большевики-ленинцы – ему все равно было! Он уничтожал все, что угрожало его власти или выказывало хоть какое-то неуважение к его «гению»… – Вано замолчал, докурил папиросу и бросил ее в печку. – Я думаю, он любил убивать, ему это нравилось – поставит черточку напротив фамилии, и человека нет! Только одну черточку!

Белов молчал.

– Дядя Гиви работал под прямым руководством Берии… Отдыхали они тоже вместе! Берия его обязательно расстреляет, ему не нужен такой свидетель… – Вано помолчал. – Герту жалко, у нас весной третий должен родиться! Очень плакала! Старшему Шота – в честь Шота Руставели назвали – пять лет уже, потом Марта, так звали маму Герты, теперь, если мальчик, сказала, Вано назовет…

Он замолчал надолго. Будто забыл про Сан Саныча. Потом нехотя очнулся и твердо посмотрел на Белова:

– Я вчера не спал, боялся, что зарежут… И под утро уже как будто Бог мне сказал: дети – это самое важное на свете! Благодаря им я навсегда останусь на земле! Мой отец, дед есть в этом мире через меня, и я пойду в будущее через моих детей! Это значит, что смерти нет! Мне стало очень спокойно, – Вано улыбнулся – Я грузин, она – немка, странно, да? Встретились за Полярным кругом, и там родились наши дети! Старший по-грузински и по-немецки говорит, дочка тоже по-грузински понимает. Мы очень хорошо жили, Саша.