Дмитрий Марущенко - 10 лет благоденствия. Том I

Александру писать что-либо или доказывать бесполезно. Он не выслушивает никаких мнений, уж тем более советов, по внутренним делам, не то, что касается дел внешних. Стоит об этом упомянуть ему, и он навсегда потеряет к тебе всю свою любовь и привязанность. Может быть, поэтому Аракчеев так оказывается дорог для Александра, что открывает рот почти только для того, чтобы лишний раз польстить. Но как бы там ни было, надо действовать самому. Общество нужно, но насколько муравьевское общество сильно и способно решить проблему возникновения польских тайных обществ? У них же одна цель, да и ту они будут полстолетия развивать. Оно, может быть, хорошо только своей численностью, но лучше ли здесь количество, чем качество? И что легче, пользовать этим обществом в своих целях или же создавать свой орден самому и с самого начала? Если для действия и важна численность, то в самом образовании любой организации нужны прежде всего умные и рассудительные люди. Вскоре в Россию должен был вернуться из заграницы как раз такой рассудительный и умный человек, о котором мало кто знал, но о котором серьезно заговорили после его литературно-научного дебюта, столь редкого в России того времени. Человек, который по его энергии, уму и умению понимать сложнейшие для кого-то вещи, мог объяснить их как правило сложения для шестилетнего ребенка, человек, могущий заменить всё министерство финансов, – Николай Иванович Тургенев.

Тургенев вернулся в горячо любимую его отчизну позже Орлова почти на год, и когда это случилось, друзья не преминули встретиться. Сей Тургенев происходил из славного обрусевшего, кажется, еще при восточном нашествии, богатого и знатного татарского рода. Последние его представители отличались такой преданностью и любовью к Руси, какой очень редко встретишь у настоящих славянских русских. Каждый, кто носил эту фамилию, был чрезвычайно умен, обладал обширнейшими знаниями и огромным талантом. Николай Иванович больше интересовался политикой, экономикой, политической экономией и всем подобным. Всё остальное как-то проходило мимо него. Лицом и осанкой он был настоящий аристократ, правда, только когда сидел и не двигался. Дело в том, что двигаться ему было тяжело, он был хромоват, что касается лица, оно было добродушное и на самом деле не выражало той стойкости в своих теоретических убеждениях, живших в его душе. Внешнюю кротость определял также тихий его, всегда спокойный голос.

– Ну вот мы наконец и дома, – сказал Орлов, пока Тургенев усаживался на свое место. Орлов сам приготовил чай, хоть в доме и была прислуга. Учитывая происхождение обоих молодых людей, их звания, заслуги и репутацию, если бы кто-нибудь увидел, как Орлов сам ходит с чаем и разливает его по своей и тургеневской чашкам, он бы явно посчитал, что это какой-то дурной сон.

– Возвратиться в Петербург было приятно, – сказал Тургенев. – Однако, возвращение мое было сопряжено с абсолютно противоположными чувствами.

Орлов сел на свое место, испросив, что же за чувства смели терзать его дорогого друга.

– Я был удивлен и рад, узнав, какой интерес и популярность соискало мое произведение о налогах. Но другое событие меня еще больше удивило, но жутко не понравилось.

– Боюсь даже спрашивать, что это.

– Я был огорчен вашей запиской императору по поводу польского вопроса. Вы поступили опрометчиво, и натура государя от такого поступка только еще более переместилась к более снисходительному отношению к полякам, чем к русским. Даже более, ваши действия продиктованы вашим рабским послушанием и верой в то, что государь прислушается к голосу истины и сделает так, как велит его долг.

– Ты прав, Николай, – сказал спустя минуту молчания Орлов. – Я поступил как слепой узколобый патриот. Я не думал тогда, что Александр способен так на корню и резко обрубить мою инициативу. Однако, ты должен знать, что записку я ему не подавал. Он несколько раз еще спрашивал у меня ее, но я сказал, что ее потерял.

– И правильно сделал, что не дал, было бы еще хуже.

– Мне все равно, как худо он смог бы поступить. Николай, что одна человеческая судьба, в сравнении с судьбой целого народа! Эта щедрость александрова к Польскому Царству меня пугает. Как бы не произошло какой глупости.

– Я был в Германии во время войны, и я видел, как там образовывались их тайные освободительные общества. Поляки, бывшие там, видимо, научились этому и начали вести подобную патриотическую деятельность у себя. Самое интересное, что они ее не свернули после окончания войны, и кажется, продолжают до сих пор.

– У нас тут тоже взрастают свои тайные общества.

– Надо же! Как многого я пропустил. Неужели ты решил создать тут свой Тугендбунд?

– У меня действительно была идея и, признаюсь, она до сих пор есть.

– О, Мишель! Что за вздор! Какой прок от этих глупых сообществ болтунов и мечтателей в мирное время. Пруссаки и немцы выступали с ясной программой противостояния французам. Для этого они, можно сказать, из разношерстных разноплеменных людишек начали сплочать народ, образуя единую нацию.

– А правда, что твой добрый друг Штейн этому способствовал?

– Генерал Штейн замечательный человек и одаренный, талантливый генерал и политик. Но, как ни странно, при его неугасаемой сумасшедшей энергии и неутолимой жажды деятельности, к этим обществам не имел никакого отношения.

Сделаем тут небольшую пометку и вставим пару слов об этом генерале Штейне, о котором говорит Тургенев. Николай Иванович во время заграничного похода был прикомандирован к знаменитому прусскому генералу, во время всеобщей войны с Наполеоном перешедшего на службу русскому императору. За почти три года совместной службы они сблизились, сдружились, служба дружбе им совсем не мешала, ибо каждый в своем новом друге нашел человека огромной чести и честности. K скромной оценке Штейна, которую Тургенев ему тут дает, мы можем добавить лишь, что этот генерал по всей Европе приветствовал революционные настроения, которые были направлены не против монархии, но против Наполеоновского режима, захватившего суверенитет целой Европы. Одним из двигателей этих революций считались тайные общества, наподобие прусского Тугендбунда, образовавшегося еще в 1808 году. И так как пруссак Штейн хвалил подобные организации, да еще подстрекал народы к их созданию и увеличению, многие по всей Европе были уверены, что Штейн был одним из создателей и организаторов самого знаменитого из них – того самого Тугендбунда. Но, как видим из рассказа Тургенева – одного из самых близких тогда к Штейну людей, это были лишь слухи, и жертва этих слухов это опровергала. Так что у нас, пожалуй, нет выбора, кроме как податься на честность Тургенева и поверить в то, что он говорит.