Олег Красин - Солнечный ветер. Книга вторая. Младший брат

Луций, услышав их разговор, хотел было похвастаться тем, что этот именно он доставил такое удовольствие, что он, Луций Вер, любим народом Рима за свой веселый и добрый нрав. Однако в последнюю минуту решил привлечь внимание другим способом – бросил новый сестерций в кувшин на дальнем конце их стола. Сосуд лопнул и, поскольку был полным, вино обрызгало всех сидящих.

«Эй ты, бездельник! – закричал крупный и сильный молодой человек, сидевший с самого краю. – Тебя надо хорошенько отлупить за такую выходку».

Его приятели вскочили, без предисловий ринулись к Луцию. Тут же завязалась потасовка. Нападавших оказалось больше, это были молодые сильные люди. Луций тоже был сильным, но уже достаточно пьяным, а Гемин с Агаклитом с их располневшими, в жирных складках фигурами, явно не годились для кабацких драк. Когда дело стало принимать плачевный оборот, и Луций уже получил несколько увесистых ударов по лицу, а Гемина загнали под стол, больно пиная бока острыми концами башмаков, Агаклит вскочил на стул и, воздев руки к потолку, визгливо завопил:

«Стойте, стойте! Перед вами император Луций Вер. Вы оскорбляете цезаря, вам не поздоровится».

Дравшиеся не смогли сразу остановиться, но все же слова Агаклита дошли до них. Тяжело пыхтя, они встали. У Вера текла по подбородку кровь из разбитой губы, он ее вытирал ладонью, размазывал по ткани плаща.

«Ладно, я вас прощаю! – обронил он и тут же закричал служанке: – Вина всем, фалернского, я заплачу во славу Вакха!»

Потом он вырвал у одного из стариков, сидевших за другим столом, посох с утолщением на конце: «Вот мой тирс 8, будем гулять до утра! Я самый добрый и щедрый цезарь!»

И веселье затянулось за полночь. После возлияний Луций со всей кампанией из таверны отправился во дворец, куда позвали нескольких гладиаторов из близлежащей школы, чтобы устроить показные бои. Правда, без смертельных ран и увечий. Под утро молодой император, наконец, устало опрокинулся на спину, громко захрапел.

«Он спит обычно недолго, – заметил Агаклит. – А здесь пора заканчивать».

Они с Гемином прогнали гуляк, с трудом, привлекая на помощь домашних слуг, перетащили большое тяжелое тело Луция Вера с ложа на постель, где и оставили своего патрона отдыхать.

Утром Луций рассматривал в зеркале синяки на лице. Сейчас он не так следил за внешностью, как раньше. С тех пор как он стал цезарем глаза у него сделались мутными и красными после частых попоек, нижняя губа отвисла, а изо рта постоянно доносился противный запах перегара. Еще эти вчерашние синяки.

Он ощупал правую скулу, по которой расползалось фиолетовой пятно. Нижняя разбитая губа распухла и немного кровоточила. К его досаде, в зубах стало трудно зажимать серебряные зубочистки, к которым он привык в последнее время. Да, неприятно таким появляться на публике, но ничего не попишешь, пусть встречают его каков он есть.

Он вдруг ощутил, что в нем что-то изменилось, сместилось в душе, может даже сломалось. Он все это время пытался доказать сначала родному отцу Цейонию, потом приемному отцу Антонину Пию, а затем уже и Марку, что достоин быть сыном и братом. Теперь ничего доказывать не нужно. Он добежал до финиша, выиграл соревнование среди других бегунов и получил лавровый венок на голову. Все, конец пути – на нем пурпурная тога. Отныне абсолютно неважно один ли он ее носит или делит еще с кем-то. Он император Рима.

На него из зеркала выглянуло лицо бывшей некогда престарелой любовницы Цецилии, зазвучал ее презрительный голос. «Ты, Луций, будет всегда вторым после Марка», – говорила она и злобно улыбалась, ведь он, Луций, выдал ее мужа-заговорщика Антонину Пию. Но от слов Цецилии он отмахивается как от досадливой мухи, мешающей насладиться обедом. «Старая дура! – мысленно отвечает он. – Не сбылось твое пророчество. Теперь я не второй, а равный Марку. Мы оба цезари. Отныне я Прима, а не Секунд».

Он хочет добавить к этим словам еще одну мысль, но она так и остается в голове, не переданная зеркальному духу Цецилии. Мысль такая: в чем-то они с Марком могли бы походить на двуликого Януса, венчая мощное тело государства двумя одинаковыми физиономиями, и походили, если бы у Луция была нужда корчить из себя человека, подобного брату.

Эти мысли его успокаивают, выпив несколько бокалов вина, он, в одиночестве, без всегдашней компании из Агаклита, Гемина и Коды, оказавшихся слабаками и дрыхнущих в дальних комнатах дворца, дает команду отправляться на скачки. Там сегодня будет Марк, им надо продемонстрировать величие объединенной власти.

Правление дуумвиров многим казалось странным и недолговечным. Они же, Луций и Марк, показали всем, что можно спокойно управлять без ссор, интриг и соперничества. К тому же ему, Луцию, вся власть не нужна, достаточно того, что имеет. Если Марку нравиться сидеть на скучных заседаниях, разбирать чужие нудные жалобы, вникать в каждую просьбу, попадавшую к нему на стол из самых отдаленных закоулков страны, то пусть этим и занимается. Он, Луций, препятствовать не будет. Главное, чтобы Марк не мешал ему чувствовать гладкое движение души, как учили некогда эпикурейцы.

Луций всегда был их приверженцем в отличие от Марка – тот восхищался стоиками. Его брат изучал труды самых виднейших, вроде, Зенона, Эпиктета, Сенеки, но Луция не прельщает эта старческая мудрость, заклинания о постоянном самоограничении, смирении воли, умерщвлении желаний. И все ради чего?

Он задумался, но не смог вспомнить, что сулили проповедники безграничного терпения тем, кто достигнет финала в своих исканиях, придет к согласию с собою. Воскрешение души из огненного хаоса? Гармонию сердца? Нет, это не для него. Эпикурейцы проповедовали понятную цель, заключающуюся в достижении удовольствий, и Луций был с ними согласен. Только Эпикур подразумевал не чувственные удовольствия, а освобождение души от тревоги и страхов. В отличие от него Луций считал наоборот: именно в телесных наслаждениях заключался источник счастья, только они помогали обрести душевное равновесие. «Бани, вино и любовь, до старости будем мы вместе!» – таков его девиз, и эти слова он готов повторять многократно.

Что же и Эпикуру можно было бы поучиться у Луция кое-чему, имей древний философ возможность жить вечно.

На скачки он отправился, захватив с собой высокомерного Никомеда и многочисленных клиентов, обычно толпящихся во дворце Тиберия в надежде на случайные милости. Неформальный глава партии зеленых Луций всегда поддерживал своих. Он первый начал давать золотые ауреусы за победы лошадям, а не авригам 9, впечатлив экстравагантностью римское общество. Особым вниманием Луций удостаивал коня по кличке Крылатый, принадлежащего зеленым. В сопровождении большой свиты он приходил в конюшни, набирая в ладони пригоршни изюма и орешки, клал их в конские ясли. С явным удовольствием, написанном на лице, Луций трепал коня по холке, гладил шелковистую кожу, трогал жесткую гриву.