Элина Файзуллина - Дагмара

– Я удивлен тем, что вы читаете подобного рода литературу, Дагмара, и крайне, крайне обрадован, честно. Не каждый день встретишь даму, интересующуюся науками, – восторженно заметил собеседник. – На своей Родине я ни с кем не мог обсудить труд ученого, потому что наши люди пока что далеки от его революционных взглядов, у нас такая теория скорее вызовет негодование, нежели восхищение. Боюсь представить, какое негодование эта книга вызвала бы у набожной Мама́, она бы ее непременно сожгла в камине.

– Отчего же вас тогда работа Дарвина зацепила? Или вы не видите себя частью сообщества, в котором живете?

– Там, где я живу, другое устройство общества, милая Дагмара, большую часть населения составляют неграмотные, суеверные люди, они не привыкли думать и задаваться вопросами, их картина мира в корне отличается от вашей. Некоторая прогрессивность, присущая мне, – следствие частых путешествий в Европу и общения с разносторонними людьми, но не питайте по отношению ко мне иллюзий: я до невозможности консервативен. Да, Дарвин утверждает, что в сотворении всего живого на земле нет божественного участия, мне интересно было задуматься об этом, но принять эту мысль я не могу, ибо являюсь убежденным христианином, Бога я не предам.

– Понимаю, ведь я и сама воспитана в глубокой вере.

– Вы не находите дурным изучение трудов безбожника?

– Отнюдь, я не вижу ничего плохого в стремлении познать свежие веяния науки, какими бы они ни были, тем более, я подхожу к любому вопросу критически, без того, чтобы принимать каждое написанное в учебниках за чистую монету. Кто знает, к чему человеческий разум придет со временем. Вдруг все то, что мы знаем сейчас, в одночасье окажется пустым? Может, мы верим в то, чего и вовсе нет? Взгляды Коперника тоже осуждались на протяжении двух веков, а сейчас весь мир признал, что он единственный был прав, а все остальные ошибались.

– Вот уж не думал, что вы мыслите столь масштабно. Хотел бы я обсудить с вами многое из того, что трогает мой ум, однако на данный момент в силу постоянных переживаний за Никсу и неустойчивого настроения мой разум не готов выстраивать основательные умозаключения, чтобы состязаться с вами в соображениях о науке.

– В таком случае, великий князь, давайте вернемся в пансион, нам с вами тоже нужен отдых.

– Да, пожалуй, наша прогулка затянулась, – заметил мужчина, поглядев на часы. – Ох, да вы промерзли, у вас кожа покрылась мурашками, возьмите-ка мой пиджак, он вас согреет, – учтиво сказал мужчина, без колебаний накидывая мне на плечи свою одежду.

Я не нашла резона отказываться от предложения спутника, потому как в действительности продрогла и опасалась, что гулянье наше может обернуться для меня простудой.

Его сюртук оказался мне велик размера на четыре и смотрелся, вероятно, как пальто. Во всяком случае, мерзнуть я перестала, вдобавок весь обратный путь мои ноздри с удовольствием вдыхали приятный аромат, представлявший собой запах чистой кожи и дорогого парфюма.

Вернувшись в свою комнату, первым делом я велела служанке набрать мне в тазик горячей воды, капнула туда масло лаванды и откинулась в кресле-качалке, блаженно опустив ноги в воду. Процедура эта, вкупе с чашкой лимонного чая, помогла мне вернуть нормальную температуру тела и не заболеть.

Ночью я долго не могла уснуть, занятая мыслями об Александре: казалось, меня перестала раздражать его простота. Поначалу отсутствие в его манерах всякой претенциозности вызывало во мне досаду, потому как образ персоны из высшего света непременно должен иметь налет куртуазности. Александр не был похож на члена императорской семьи великого государства, скорее походил на скромного представителя мещанства. Мне стало стыдно от того, что я вела себя с ним горделиво. Я лежала и размышляла о том, что Александр, вероятно, презирает меня за это, и о том, как бы улучшить его впечатление обо мне.

До событий, случившихся вскоре, мы с великим князем успели серьезно сродниться. Так уж вышло, что большую часть суток я вынужденно проводила подле него, в нескончаемых разговорах мы скрашивали друг другу скуку, царившую в стенах лечебницы. Собираясь впопыхах из дома, я забыла положить в чемодан краски и кисти, поэтому писать картины во Франции мне не удалось, более развлечений здесь найти было нельзя. Бездельничать я не умела, Александр Александрович, как выяснилось, тоже, и в голову ему пришло научить меня рыбачить. Сам он был заядлым рыбаком, даже смастерить две удочки из подручных средств ему ничего не стоило. Мы встали рано поутру и отправились к местному прудику, предварительно, ещё с вечера, подкормив водившуюся тут рыбу сладкой кукурузой, купленной в ларьке у торговца-араба. Я нашла времяпровождение за ловлей карасей весьма занятным делом. Напарник поведал мне много любопытных фактов о видах рыб, тонкостях рыболовства и даже научил насаживать червей.

В один из дней, когда Николай почувствовал себя лучше, случилась сцена, которая не могла не обескуражить меня и его брата. После оживленной беседы втроем Николай на некоторое время замолчал, лицо его посерьезнело, на смену приподнятому настроению пришло уныние.

– Тебе стало больно, Никса? – затревожился Александр. – Что-нибудь нужно?

– Я хочу поговорить с вами о чем-то очень серьезном и значимом для меня.

– Все, что угодно, – одновременно ответили мы, подкрепленные интересом.

– Моя драгоценная Дагмара, за брата Сашу я не боюсь, душа у него чистая. Родной Саша, о Минни ты все знаешь из моих рассказов, она самая лучшая невеста на всем белом свете. Не описать словами, как безмерно я люблю вас обоих. Я бы очень хотел, чтобы вы двое стали супругами после моей кончины. Я знаю, что умираю, как бы все ни пытались скрыть это от меня. День-другой, и меня не станет. Саша, я вверяю тебе самое дорогое, что у меня есть. Вы оба достойны друг друга, – закончив речь, он соединил наши с Александром дрожащие от ошеломления руки над своим сердцем и поцеловал их.

Все трое не смогли подавить горьких слез. Мы были потрясены до глубины души, с минуту сидели молча, переглядываясь и пытаясь найти нужные слова. И я, и Александр осознавали, какого ревностного усердия стоило Николаю выговорить то, что он сказал, и потому невежливо было бы резко отмести его просьбу. Крепкая рука князя сильно сжимала мою ладонь, так что я отбросила мысль вырвать ее.

– Мы поженимся, брат, обещаю, – вдруг прошептал он.

Глаза больного заблестели от радости, а я смогла лишь выдавить из себя легкую улыбку.

– Назовите своего сына в мою честь, – попросил молодой человек вдобавок.

– Назовем.

Эпизод оказался для меня слишком трогательным и в то же время беспощадно горьким, что, когда мы с Александром Александровичем остались одни вечером, я дала волю захлестнувшим чувствам и разрыдалась, из меня выходило все, что копилось и чему не давался выход, пока мы были в палате умирающего.