Денис Игумнов - СкинАрмия

Глеб, внутренне подобравшись, крепко уверенно ступая по блестящим коричневым плиткам пола, подошёл к столу. Не повышая, но и излишне не приглушая голоса, проговорил:

– Здравствуйте.

– Салют, – не отрывая взгляда от экрана, промямлил дежурный.

– Я хочу записаться в партию.

Детина в бейсболке наклонился как-то боком, пошурудил в ящике стола и молча протянул Глебу два листа бумаги. Взяв их в руки, он прочитал заглавие первого листа – «Анкета»; в заглавии второго документа значилось – «Заявление кандидата в действительные члены партии». Потом, дежурный поднял глаза, ухмыльнулся, и дал отполированный многими повторениями совет:

– Присмотритесь пока. Через пять минут начнётся собрание: послушайте, подумайте, а там и решение примите.

– Что, неужели так страшно? – в тон дежурному, показав зубы, спросил Глеб.

– Сам увидишь, – переходя на ты, торопливо произнёс дежурный и, как по команде, вскочил с места, уставившись неломким взглядом на входную дверь.

Глеб повернулся и посмотрел на что это дежурный уставился. В офис зашёл человек небольшого роста, в сопровождении ещё трёх запоминающихся с первого взгляда личностей. Маленький человек производил впечатление лидера, бурлящего первородной энергией харизмы, двигался чрезвычайно бодро, по сторонам не глядел и моментом проследовал вглубь помещения, пройдя по коридору, отходящему от приёмной комнаты в левую сторону. Лицо его напоминало неподвижную маску, через прорези век излучающее сверкающий огненными молниями, оценивающий окружающее пространство, острый взгляд. Череп, смятый по бокам, какой-то неестественно узкий, лицо с вертикальными линиями глубоких морщин, больше похожими на шрамы, на щеках. Лоб, выдающийся вперёд, нависающий над остальными чертами лица, доминирующий над ними, защищающей тенью светлые, прозрачные, выкаченные глаза. Загнутые скобы губ сжаты в белую линию, подбородок волевой, заострённый прямоугольник. От природы чёрные волосы уже начинали благородно седеть, покрываясь серебряной патиной, а залысины клиньями глубоко въелись в когда-то пышную шевелюру, придавая лбу дополнительное продолжение. Кожа бледная, но не молочная, а такая как у людей, давно не бывавших на солнце. Одет он был скромно: недорогой тёмный костюм, синяя рубашка с непривычно высоким воротничком, полностью скрывавшим горло, прекрасно начищенные ботинки коричневой кожи. Через руку у него было перекинуто чёрное пальто. На фоне вещей без особых претензий, бросались в глаза золотые запонки, которые украшали тёмно-жёлтые, изнутри жарко горящие солнцем, драгоценные камни.

Глеб узнал этого мужчину. Это был вождь, тот самый, которого он пару раз видел по телевизору и чьи фотографии, в основном, в окружении преданных соратников он совсем недавно, вчера, рассматривал на сайте организации ПРН. Вождь – Мухин Игорь Вальдемарович, прошёл, а за ним потянулись и все остальные. Глеб последовал общему примеру, и небольшая толпа партийцев внесла его в большую комнату (зал), специально приспособленную под проведение собраний. Там рядами стояли стулья, и большая их часть уже оказалась занята заблаговременно позаботившимися о местах молодыми партийцами. Оказывается, не все развлекались разговорами в приёмной, большинство партийцев предпочитали ждать вождя в зале. Среди них, сидящих здесь, преобладали бритые товарищи. Многие выглядели откровенно по правому – рубашки (у некоторых в клетку) светлосиние, голубые джинсы (предпочтение здесь отдавалось западным фирмам «Левис», «Вранглер» и подобным), подтяжки, ну и традиционные тяжёлые ботинки рабочего класса Англии (родоначальницы современного скин-движения) «Гриндерсы», а ещё «Доктор Мартинс» и просто безымянные говнодавы. Но присутствовали на собрании, наряду с многочисленной прослойкой партийной молодёжи, придерживающейся военного стиля в одежде и редких гостей любителей тяжёлой музыки, одетых в кожу и красочные майки, испещрённые знаками смерти, и вполне цивильные граждане в костюмах, свитерах и просто футболках.

На противоположном конце зала, куда были устремлены взгляды всех присутствующих, на возвышении полукруглой площадки, стоял круглый стол, покрытый бордовым бархатным сукном, и четыре стула – два около стены, два придвинуты к самому столу. За возвышением висел самый настоящий фиолетовый занавес.

Глебу повезло, и ему досталось одно из последних мест, в последнем ряду, рядом с центральным проходом. Он посчитал – всего было шесть рядов, по пять стульев справа и слева от прохода. Зал тихонько гудел, партийцы переговаривались между собой вполголоса. – «БЗУУУ ШШШ БЗУЖУУУ». – Создавалось впечатление погружения в центр пчелиного улья, занятого своей обыденной, ежедневной работой. Но этот казавшийся нескончаемым жужжащий гул сразу стих, умолк, лишь только занавес заколыхался и на имитацию сцены для проведения несуществующих спектаклей вышел вождь. Он застыл на самом краю сценки так, что носки его ботинок оказались на три сантиметра впереди опоры возвышения. За ним вышли три его давешних спутника и сели на стулья позади него, словно прикрывая ему спину от неожиданного, но вполне возможного нападения.

Вождь смотрел вперёд, в пустоту, и молчал. Он то приподнимал подбородок, то опускал, медленно поворачивал на несколько градусов голову, при этом глаза не меняли своего положения, смотрели в оду точку. После вечности затянувшейся паузы, а на самом деле по прошествии всего двух минут, он произнёс первое слово и прозвучало оно для большинства странно, неожиданно:

– Совесть.

После чего он опять замолчал, но в этот раз всего на десять резиновых секунд.

– Совесть, – повторил он, будто пробуя слово на вкус. – Вдумайтесь, в том смысле, который придаёт ему русский народ, оно характерно только ему и никому более. У всех остальных народов оно связано с целесообразностью совершения поступков, с получением долговременной выгоды. У нас же оно не соединено обязательно с благами, которые могут зависеть от поступков, совершаемых сообразно с ней, то есть, с совестью. У нас, поступая по совести, можно и голову потерять, и это для нас не самое страшное. Для русских важнее высшая справедливость, общее благо!

Завораживающая уверенность голоса вождя обладала почти что гипнотической силой. Партийцы застыли в тех позах, в которых их застали первые звуки слов вступительной речи Мухина. Глеба и самого приятно удивил напор и сила, звучащая булатной сталью в каждом предложении обращения Мухина к партийцам. За его спиной в дверном проёме ворочались опоздавшие, мигрируя по краям зала, они растекались по стенам и застывали безмолвными истуканами, охраняющими одним им известную тайну. Глеб ни на что не отвлекаясь, затаив дыхание, продолжал слушать.