Ханох Дашевский - Рог Мессии. Книга третья. Долина костей

«Что он делает? – подумал Михаэль, держа палец на спусковом крючке автомата. – А если это немцы?»

Но бывший майор не ошибся.

– Какие это свои? – раздалось с той стороны. – Кто такие?

– Старший лейтенант Игнатьев и ещё двое со мной. В штаб армии направлялись.

– Какой армии?

– Первой ударной. Немцы на дорогу выскочили, атаковали. Водитель убит.

– Их-то мы и ищем. Лес прочёсываем, – ответил тот же голос, принадлежавший, по-видимому, командиру. – А штаба вашей армии на прежнем месте нет. В бой пошла армия.

– Как в бой? – удивлённо переспросил Игнатьев. – Мы только вчера днём из двести первой Латышской выехали. Они должны были позже выступить…

– И латыши в бою. Похоже, на этот раз отобьём Старую Руссу. Ну так что? Присоединяйтесь к нам. С немцами разберёмся – решим, что с вами делать. Я – капитан Сорокин. А немцы эти из-под Демянска прорвались.

– Сорокин? Какой Сорокин? – И Михаэль удивился волнению, охватившему Игнатьева. На фронте были тысячи Сорокиных. – Ты под Москвой воевал, капитан? Мне твой голос знаком.

– Воевал, – как видно, слегка растерявшись, ответил Сорокин. – В Двадцатой армии. Погодите! Игнатьев?! Товарищ майор, это вы?!

– Я, капитан. А ты, по-моему, старлеем был.

– Приклеили шпалу, когда Брагино проклятое взяли. Сколько там народу полегло! Товарищ майор, я хочу, чтоб вы знали…

– Я больше не майор, – негромко сказал Игнатьев. – Командуй, Сорокин, не теряй время. Потом разговаривать будем.

Но поговорить им не удалось. Через два часа капитан Сорокин погиб в бою с прорвавшимися немцами. Легко раненный Игнатьев (осколок гранаты пробил ушанку, но лишь сорвал кожу на голове) подошёл к убитому.

– Эх, Сорокин! – только и сказал он. – Вот и поговорили. Нечего больше выяснять. Земля тебе пухом!

– Возьмёте на себя командование, товарищ старший лейтенант? – спросил невысокий скуластый сержант из группы Сорокина.

– Нет, – качнул головой Игнатьев, – ты командуй, сержант. Лучше меня знаешь, что здесь и как. А мы…

– В Крестцы вам теперь нужно, товарищ командир, – сказал сержант. – Там станция, начальство сидит. Где вам сейчас штаб Первой ударной искать? Не найдёте.

– Вот и расскажешь, как до Крестцов добраться. Ну что, живой? – обратился старший лейтенант к Михаэлю. – Видел тебя в бою. Для такого, как ты, неплохо.

«Как ты» – это надо было понимать шире: «Для такого еврея, как ты». Михаэль собирался с ответом, но Игнатьев переключился на докторшу:

– Вы почему в укрытии не остались, Фира? Я же вам велел не высовываться.

– Знаю. Но я – врач. Где я должна, по-вашему, находиться? Кто должен был раненых вытаскивать?

– А то, что пуля – дура, вы знаете? Без вас бы вытащили. Вам там, где опасности меньше, надо быть, а вы под огонь…

Эсфирь отвечала, но Михаэль уже не слушал. Он машинально отметил, что Фира, кажется, по-настоящему волнует Игнатьева, а сам он всё ещё переживал недавний бой. Гитлеровец целился прямо в голову, но пулю, предназначавшуюся Михаэлю, принял на себя случайно высунувшийся вперёд боец. И хотя от Михаэля ничего не зависело, он, вопреки здравому смыслу, чувствовал себя виновником смерти совершенно неизвестного ему человека и не мог избавиться от этого ощущения. Что с ним случилось? Ведь это не первое сражение. Он уже повоевал под Таллином, под Москвой. Голос Игнатьева оторвал Михаэля от размышлений.

– Гольдштейн! Выступаем! Тебя одного ждём!

В Крестцах они оказались только через день. Ожидая, пока ими начнут заниматься, Игнатьев, видимо что-то вспомнив, стал рассказывать:

– А Сорокин этот, царствие ему небесное, в полку у меня служил. Заместителем по разведке. И когда лейтенант Агафонов, наш лучший разведчик, погиб, хотел я Сорокина в поиск послать. А он отказался. Так и сказал: «Не пойду! Вам, – говорит, – товарищ майор, трупов мало? Столько людей погибло в разведке, а “языка” так и не взяли». «Вот ты и возьмёшь, Сорокин, – отвечаю. – Или другие должны головы класть, а ты у меня только замом по разведке числиться будешь?!» Слово за слово, я ему судом, трибуналом, а он – ни в какую. Тут Гриша Шварцман и подвернулся разведку возглавить, а Сорокина я арестовать приказал. Только меня самого в штабе дивизии арестовали, а Сорокина, значит, после меня уже выпустили. Потом, когда я из дивизии уезжал, шепнули мне, что Сорокин на меня донос накатал. Дескать, воевать не умею, людей кладу почём зря. Вот об этом он, наверное, и хотел поговорить. Может, покаяться? Жаль, что не успел. Помянуть бы надо, да не осталось у меня. Попробую раздобыть…

Появившийся в коридоре капитан прервал излияния бывшего комполка:

– Кто здесь Игнатьев?

– Я! – отозвался старший лейтенант.

– Пройдите со мной. А вы двое подождите пока.

Игнатьев вернулся через полчаса. Михаэль и Эсфирь сидели в коридоре. За это время Эсфирь успела поведать Михаэлю свою историю.

Когда началась война, она и муж работали в больнице. Муж – известный хирург, заведовал отделением. Эсфирь быстро поняла, что обстановка стремительно ухудшается и оставаться в Риге нельзя. Ей удалось посадить своих родителей в эшелон, родители мужа категорически отказались уезжать, а сам он колебался. Не хотел бросать больных, да и родных оставлять тоже. Из города бежали лишь тогда, когда большая часть дорог, ведущих на восток, была перерезана. Над собой видели только немецкие самолёты, которые бомбили беженцев и расстреливали в упор. Но им повезло. Удалось добраться до старой границы, благополучно миновать выставленные там заслоны НКВД и в Пскове сесть на поезд. Две недели ехали с мучениями. Попали в какую-то Бугульму. Она и сейчас плохо представляет себе, где это. Каким-то чудом разыскали родителей Эсфирь, начали работать, благо врачи были нарасхват, но вскоре её и мужа мобилизовали, присвоили звания и отправили в полевой госпиталь на Западный фронт. А в октябре под Вязьмой они попали в «котёл», и незнакомый капитан две недели тащил раненую Эсфирь на себе, пока выбирались из окружения. После госпиталя её отправили в Латышскую дивизию.

– О вашем муже что-нибудь известно?

– Пропал без вести. Он в Девятнадцатой армии был, а от неё ничего не осталось. Меня в другое место перевели. За день до немецкого наступления.

– Простите. А тот капитан?

Эсфирь погрустнела.

– Даже имени не спросила. Всё происходило как в тумане: окружение, ранение. Про мужа узнала в госпитале. Об этом стараюсь молчать. Слышали, наверное, как к родным без вести пропавших относятся?

Ответить Михаэль не успел. Появление Игнатьева прервало беседу.

– Вот чёрт! – Словно о чём-то вспомнив, старший лейтенант покосился на Эсфирь. – Извините, доктор. Мурыжили, а потом говорят: разобраться надо. Герой героем, а разжалован и в Двести первой не удержался. Боюсь, дела мои не слишком… Загонят сейчас куда-нибудь. Пойду покурю.