Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Из СССР в Россию: путь длиной в пятьдесят лет

То, что такие слова сказаны не на панихиде, дорогого стоит.

Мои семинары во ВГИКе на разных факультетах продолжатся еще почти двадцать лет, параллельно с другими интересными занятиями. И будут они важной частью той напряженной духовной работы, которая невидимо совершалась как будто даже и помимо моей воли в сознании вполне благополучного, а от того, видимо, и беспечного идеалиста из одесских шестидесятых.

Наташа.

Как рассказать о Наташе, о её необычной семье, о любви, случившейся не сразу? С чего началось? Пожалуй, с Валеркиного звонка в гостиницу «Юность», где кантовался я второй месяц, собирая в Каратау культурные ценности:

– Пойдем с Алкой к ее подруге. Посидим, выпьем.

С бойкой насмешливой однокурсницей Аллой Каженковой он познакомил меня еще когда «Луганск» после Кубы стоял в питерском порту. Я тогда и не заметил, как отрез на костюм, с которым я шел к портному, пошел ей на платье. Теперь Алла в Москве, она помнит наши короткие встречи.

Пошли по улице Горького куда-то в район Белорусского вокзала. Дом с мемориальной доской, это я запомнил. Подружка Наташа – ладная, стройная, загорелая, показала рукой, не здороваясь:

– Проходите.

И повела темным коридором в девичью. Пришли мы, как полагается, с бутылкой. Откупорили. Подружки щебечут не чокаясь, мы с Валерой тоже вино потягиваем. Молча. А куда тут слово вставишь?

Вдруг Наташа, она не то актриса, не то художница, продолжая разговор с Аллой, не глядя, шутливо присела мне на колени с бокалом в руках. А я что? Молчу красный, как рак, руки куда деть, не знаю. Коленки круглые, вот они, но мы ж в приличном доме. Наконец, смолкла и повернулась ко мне:

– А правда, вы бывали в кругосветных путешествиях?

И тут Остапа понесло. И про Сингапур, где солнце не отбрасывает тени, и про зиму в Бразилии, где босоногие бегают пацаны в меховых куртках на голое тело, про веселых ребят в Сан-Пауло, которые вытащили бумажник с валютой за год, дружески похлопывая по спине, и про круглых, как веретено, летающих рыб, падающих с неба на горячую палубу, как приноровились мы из них делать растопыренные чучела, и про молчаливую силу цунами, когда океан вдруг вертикально встает перед тобой, закрывая небо и накрывая, как бы заглатывая любой величины судно, и про Южный Крест в черном бархате южной ночи, про неумолчный гул дизелей и вспученный винтами пенистый белый след за кормой – днями, неделями, месяцами, и про друзей, тех, кто уже никогда не вернутся из дальних рейсов…

Наташа пересела на диван, чтоб глаза в глаза. У нее большие, серые, насмешливые. А я все говорил, говорил…

Потом был Каратау. Год промелькнул как дикий козел в степях казахских. Прилетал, улетал, звонил ей, больше же некому. Сидели в кафе на улице Горького, в дальнем углу на втором этаже. Вино, мороженое, даже за руку не держал. Рассказывал, как когда-то про рейсы, теперь про степи в красных маках. Звал ее с собой. Будешь, мол, степь писать, казахов учить живописи. Она смеялась:

– Откуда ты такой взялся?

Хорошо, однако, что не уговорил. А то стыдно было бы. Только поступив во ВГИК, набрал номер. Она не удивилась, сказала, как будто не расставались:

– Есть билеты на Международный кинофестиваль. Фильм «Мост через реку Квай». Пойдем?

Тогда, в зале Дома композиторов, в темноте она взяла меня за руку. При свете на нас оглядывались, улыбались ей. Хотя ни отца, ни матери ее я не видел, но уже знал, какая ее семья. Но с другой стороны, нормальная девчонка. Выпить умеет. Слова знала, если что. И она была единственной, кому до меня в Москве было дело. Кроме сестры, конечно, у которой я и жил тогда в Свиблово. Наташа доставала билеты в Современник, на спектакли недоступной простым смертным Таганки, показывала своих бывших женихов, знакомила с друзьями. Никто еще не видел ее с моряком. Костюм я себе так и не пошил, ходил в форме.

Однажды она сказала как-то просто, будто о пустяке:

– Вот что, ты давай не уходи, оставайся здесь, – она имела в виду свою комнату. – Все равно родителей нет. Они в Японии на целый месяц. А Поля и так все знает.

О любви не было сказано ни слова. На корзину цветов с романтической запиской она пожала плечами:

– Ты что, дурак?

Я не спросил почему. Просто выбросил корзину в мусоропровод. Кто отучил ее от высоких слов? Не знаю. Но насмешливостью своей она сбивала любой пафос, и моя нежность и восторг постепенно смешивались с веселым цинизмом. Значительно позже я понял, как это работало. А как она красиво пользовалась матом! Это сближало морехода и творческую интеллигенцию.

Поля, маленькая хлопотунья, деревенская наивность и строгость – ее няня, взятая в этот дом еще с довоенных лет. И ей хорошо известны бывшие наташины ухажеры: и вальяжный острослов поэт Игорь Волгин, и самоуверенный, важный брат Майи Плисецкой Азарий, и доктор наук Борис Маклярский, сын известного сценариста, автора знаменитого фильма «Подвиг разведчика». Почему Наташа выбрала провинциала – идеалиста, удивлявшегося тому, что здесь давно никого не трогало? Кого волнуют сегодня комсомольские стройки? Но она выбрала. Я бы не осмелился. Это Андрон Кончаловский мог позвонить по международному в Осло и сказать кинозвезде Лив Ульман:

– Я русский режиссер, хочу с вами встретиться.

Наташа не похожа на Андрона, но в ней та же уверенность:

– Я дочь Хренникова и могу позволить себе брак по любви, – сказала она своей подружке, дочери министра лесной промышленности. Как будто она кому-то бросала вызов.

Родители прилетели, и ей-таки досталось от матери. Я не знал, куда деваться от стыда. Но ее отец позвал в кабинет, закрыл дверь:

– Не обращай внимания. Клара такой человек. Для меня главное: Наташа тебя любит. Значит, так тому и быть.

Бракосочетание. Мои родители справа. Клара отсутствует. Тихон изображает непричастность. Остальные – наташины друзья.

Так и остался я в ее комнате… Выходить лишний раз стеснялся. Но завтракали всегда все вместе за большим столом в гостиной. Ночами выполнял важное поручение – развозил иностранных гостей после позднего ужина по гостиницам. Однажды, когда мы были одни дома, Наташа взяла за руку, усадила в гостиной, поставила пластинку:

– Слушай. Это «Как соловей о розе». Папина песня любви.

Я слушаю сладчайшую мелодию: «Звезда моя, краса моя, ты лучшая из женщин…» и вдруг понимаю, что Наташа говорит музыкой отца что-то важное. Ей, далекой от сентиментальности, так было, наверное, легче сказать о своих чувствах. Мне сейчас кажется, именно этот момент соединил нас на много лет. Нам было по 25, и родились мы с ней в один год, в один месяц и с разницей в один день…