Владимир Липовецкий - Ковчег детей, или Невероятная одиссея

В Англии я пробыла совсем немного. Пуганая ворона куста боится. Вот почему, собираясь преодолеть на пароме узкий пролив, разделяющий Англию и Францию, я наглоталась таблеток от морской болезни. Но Ла-Манш был тих, как мельничная заводь.

В Париже я встретилась, к своей большой радости, с доктором Эверсолом, который успел вернуться из Выборга в Ев ропу , чтобы заменить Олдса. Теперь Эверсол возглавил Европейский отдел Красного Креста, и ему присвоили звание полковника. С чем я его и поздравила.

Эверсол предложил мне отправиться в Америку не из Бордо, а из Италии. «Вы потеряете не так много времени, — сказал он мне, — зато увидите много интересного».

Я села на французский лайнер в Марселе и сразу вспомнила нашего мальчика Федю Кузовкова и его собаку. Ведь сюда, в Марсель, его увез из Бреста отец. Но найти их адрес оказалось невозможным. Видимо, они уже далеко от Франции.

Мы остановились в Неаполе. Я видела дымящийся Везувий и провела целое утро в Помпее. С тремя спутницами с парохода я съездила в Сорренто. На этот раз мы не любовались красотами Италии, а ходили по магазинам для покупки белья.

Мне сказали, что здесь находится дом Энрико Карузо. Я хотела посетить его и напомнить, как он поднялся по ступенькам у входа в дом, где мы жили, во время землетрясения в Сан-Франциско. Но мне сказали, что Карузо болен.

Следующая остановка нашего парохода была в Сицилии. Мы насладились живописным Палермо и его маленькими раскрашенными двухколесными повозками, в которых сидели красиво одетые девушки.

Все это чудесно и величественно. Но за все время моего путешествия самой величественной была статуя Свободы, когда наш лайнер вошел в гавань Нью-Йорка. Мне кажется, каждому следовало бы пожить хотя бы несколько месяцев вдалеке, чтобы понять, как дорога родина.

Еще один горизонт в моей жизни исчез из виду. Каким будет следующий?..

Уважающая Вас Ханна.

Райли Аллен отложил письмо.

Прекрасно, что Ханна успела столько увидеть на пути домой, подумал он. Теперь нет сомнения, что она встретит Рождество вместе с детьми и мужем.

На следующий день он решил еще раз прочесть несколько последних строчек письма. Слова о статуе Свободы и о радости возвращения на родину многое ему сказали. Вот ответ, почему дети так стремятся домой, в Петроград.

Два с половиной года (тридцать месяцев!) детская колония живет в условиях походного быта. Легкие, сколоченные из досок домики на Урале, казармы Владивостока, Сан-Франциско и Нью-Йорка, глубокие, лишенные солнечного света пароходные трюмы…

Спартанская жизнь нисколько не пугает ребят. Неудобства быта ничто по сравнению с муками голода.

Но вдруг все изменилось. Комнаты на три-четыре человека, вместо железных трапов мраморные лестницы, стены зала расписаны известными художниками, покрытые паркетом и линолеумом полы, привезенные из Италии печные изразцы… Царские хоромы! Но финны, которые пекут им хлеб, рассказывают о русском городе, где дети ложатся спать голодными. А ведь это их братья и сестры…

Не потому ли колонистов стала раздражать роскошь, как и бюст Александра Третьего, стоящий в сквере на гранитном постаменте. И вот под покровом ночи мальчишки, окружив бюст самодержца, справили у его пьедестала малую нужду.

Старик финн, смотревший за санаторием, пожаловался Барлу Бремхоллу.

Бремхолл собрал мальчишек.

— Поступок мерзкий, — сказал он морщась. — Здесь санаторий, где соблюдается особая гигиена. Рядом с вами четыреста женщин… Ваши сестры, подруги, воспитательницы. — Он остановился, раздумывая, как лучше выразить свою мысль. — Я понимаю, этот поступок выразил ваше отношение к русскому царю. Но почему это не сделать иначе?

— А как иначе? — спросил Костя, младший брат Леонида Якобсона.

— Если вам не угоден этот человек, вернее, его изображение, — пройдите мимо, не кладите цветы… У нас в Америке, да и в Европе, к монументам и скульптуре относятся бережно. Это память о прошлом, об истории страны, которая никогда не бывает простой. А если все рушить и поганить… Что ж это получается? Все памятники превратить в отхожее место!

— Отца Александра Третьего убили революционеры, — сказал Павел Васильев, собрав на лбу сердитые складки. — И сделал это, между прочим, брат Ленина. И звали его тоже Александр.

— Вот видите, к чему приводит нетерпимость.

— Выходит, не надо убивать царя, даже если он узурпатор?

— Откуда ты узнал это слово?

— От учителя истории.

— Это он вас учил мести?

— Да. Все эксплуататоры заслуживают наказания. Разве не так, мистер Бремхолл? Вы такой большой и сильный. Если вас кто-то обидит, неужели подставите другую щеку?

— Наверно, дам сдачи. Но оружия не применю. Я верующий человек. Нет худшего греха, чем убийство.

…Вечером Бремхолл рассказал Аллену о своем разговоре с колонистами.

— Все правильно, — согласился Аллен. — Так и надо было им сказать. Но я бы вот еще что напомнил. Большевики убили и последнего царя Николая Второго, сына Александра Третьего. И царевича не пощадили, маленького мальчика, к тому же калеку.

Мог ли думать в эту минуту Бремхолл, что и он, и жена его тоже погибнут от руки убийцы. Но случится это десятилетия спустя.

…С готовностью отпустив Ханну Кемпбелл и даже настояв, чтобы она поторопилась с отъездом, иначе ей не поспеть к рождественским праздникам, Райли Аллен понял, кого лишилась колония. Сейчас, в отсутствие своей помощницы, он в полной мере оценил трудолюбие и талант этой женщины, умевшей войти во всякое дело и найти ключ к сердцу ребенка.

Теперь на плечи Бремхолла легло куда больше забот. Хотя (эта мысль не раз приходила Райли в голову) двухметровый Барл способен вынести любую поклажу.

Рейс «Йоми Мару» продлился ровно девяносто дней — пароход покинул Владивосток 13 июля, а в Койвисто пришел 13 октября. А как долго пробудет колония в Финляндии, этого никто не знает. Поэтому решено: в санатории будет поддерживаться прежний порядок — такой же строгий, как в море. Вовремя вставать и ложиться… У каждого свои обязанности. Венгры и австрийцы уже отпущены по домам. Их заменят старшие мальчики. Главная забота — заготовка дров. Средние мальчики будут топить печи. А девочки станут помогать на кухне и в столовой, купать малышей, мыть полы в длиннющих коридорах главного корпуса.

Нельзя отставать и в учебе. В школах Петрограда уже начались занятия.

И, конечно, досуг.

В первые дни, когда было тепло, детей как магнитом тянуло к озеру. На береговом откосе стоял десяток лодок. Но только две или три из них были на плаву. Остальные рассохлись. Вот почему выстраивалась очередь желающих покататься. Чаще других в ней можно было видеть Юру Заводчикова и Олю Колосову. Они стояли взявшись за руки, не стесняясь своей близости. Им вспоминалось другое озеро, на Урале. Тогда, поздним вечером, Юра увел рыбацкую лодку. И они уплыли далеко, почти к противоположному берегу, подальше от товарищей, готовивших на костре ужин. И там, на воде, Оля услышала слова, которые очень трудно произнести, но так приятно услышать.