Андрей Воронов-Оренбургский - Сталинград. Том седьмой. С чего начинается Родина

Вновь, вновь золото манит нас!

Вновь, вновь золото, как всегда обманет нас…

− М-да, вот такой кубик рубика, мать его…получается.

Он негодующе растёр грудь ладонью. «Что за хрень?» Ему привиделось, что застывшая на экране маска рептилоида Познера, дьявольски подмигнула и прошипела:

– Только не делай глупостей, генерал! Я давно наблюдаю за тобой из укрытия…и не только я.

– Убирайся в своё укрывище, ползучая шепелявая погань. Отрабатываеш-ш мозговую кость, пёс? Вместе со своими хозяевами из-за большой лужи, – лжешь, как дышишь… Иай, холуй! Да засохнет нечестивый твой род!

Танкаев снова нажал на кнопку пульта, будто выстрелил. Он крепко сжимал зубы, и в эту секунду, как в бою, полагался на мускульной рефлекс пальца, нажимающего на спуск затвора.

Познер, продолжая мстительно ухмыляться, словно растворился во тьме. Оставил после себя фантасмографический пейзаж, будто присыпанный седым пеплом и оловянной золой. Он напоминал огромное поле древней битвы, на коем павшие воины были оставлены гнить там, где они пали, и стали жертвами стервятников и псов. Поле, которое стало свидетелем битвы Добра и Зла, Света и Тьмы, где Зло на сей раз победило. Багровое зарево распускалось в очугунелой синеве, как страшная рана, как чудовищный сабельный надруб. Где-то рушились балки и стены, прыгали сверху охваченные пламенем люди, падали из дыма и снега обгорелые галки и вороны. Этот жуткий пожар, это страшное мёртвое поле в центре Москвы напоминали конец света. Над главной площадью великой страны, сквозь копоть и пургу пылало рекламное табло «Кока-Колы», и на нём отчётливо проступали цифры 666.

Уф Алла! Он будто очнулся от чьих-то колдовских чар. Смахнул с лица невидимую тенету. Увидел в светящимся сумраке большой опаловый экран телевизора. Серый кардинал магической пирамиды СМИ и Масс-медиа – Познер – канул во Тьму. И лишь зловещая улыбка его, как улыбка Чеширского Кота, повисла в воздухе. Потом и она исчезла вместе с бледным свечением экрана.

– Да поглотит вас всех шайтанов земля! – Танкаев резко поднялся с кресла, обронил, лежавший на подлокотнике, пульт.

– Кажется… мне и впрямь лучше лечь спать, – услышал он собственный голос. Сделал шаг в сторону. В темноте наступил на злосчастный пульт, который, что отвалившийся от скелета череп, треснул под его ногой, словно издал страдальческий стон.

Внезапно Магомеда отвлекло от мыслей повторившееся ощущение тревоги, предчувствие близкой опасности. Он отложил треснувший пульт, не включая свет, подошёл к окну, чуть отодвинул штору. Хлипкий свет фонарей освещал пустынный двор, дремавшие ряды машин. Всё как обычно, ничего особенного…Вот только незнакомый микроавтобус «БМВ», прилипший к бордюру тёмно-вишнёвой почкой, чуть левее его подъезда. Поблёскивая хромированным радиатором, он тихо пыхтел выхлопной трубой, готовый сорваться с места, если будет необходимость. Сквозь тонированное лобовое стекло, как и в том «мерседесе», лиц не было видно, но по-прежнему исходил зоркий пристальный взгляд.

«Может и правда…это всё моя дурацкая подозрительность? – он коротко усмехнулся своей мысли, чувствуя, как капля пота, словно подтаявшая льдинка, скользнула по его рёбрам. – А если это «прослушка»…и они там, в фургоне, слышат каждый мой вдох?…» В белом махровом халате, он поставил кожаный тапок на порожек балкона, продолжал следить за микроавтобусом, словно искал в нём знакомого. Точно невидимая натянутая струна соединяла его с этой машиной. Тончайший луч, будто из лазерного прицела, тянулся от «БМВ» к нему. Тошнота, против воли, судорогой сводила желудок. Танкаев машинально посмотрел себе на грудь, ожидая увидеть малое красное пятнышко. Нет ничего. Он выбил из пачки сигарету, шагнул в сторону, освобождая дорогу мнимому лучу. «С этими догадками умом тронешься. Надо будет через своих спецов проверить эти машины…Пробить хозяев если что…принять меры. Он зафиксировал в памяти номер подозрительного автобуса, как прежде – номер чёрного «мерседеса». Смятение и тревога продолжались пару минут, пока он курил по-фронтовому в кулак, стоя у окна. Затем бросил плед, подушку на диван, лёг и снова забылся, предаваясь своим вопросам.

…он лежал без мыслей, без чувств, на спине, закатив под медными веками остановившиеся глаза, закинув руки за голову.

Сначала под веками сохранялась безжизненная млечная пустота, и его, будто не было на земле. Потом её материнские прикосновения начали вызывать в нём жемчужные мерцания, разноцветными точками наполнявшие пустые глазницы. И это была жизнь. Он, как это с ним происходило не раз, шаг за шагом начинал появляться-возвращаться, но не на землю, а в иное, создаваемое его памятью пространство. В этом туманном пространстве возникала, скрывалась, и вновь сверкала сквозь ресничную листву прозрачная бегущая вода с плескающейся в ней на солнце радужной форелью…

Виноградные лозы, взбегавшие вверх по шестам, создавшие резное плетение, сквозь которое осколком лазурита синело дагестанское небо. Под виноградным навесом стоял длинный, сработанный отцом, чинаровый стол с бирюзовым сугробом, из которого виднелось гончарно-красное горлышко полузасыпанного кувшина. Деревянные лавки были в снегу, и там, где собиралась на трапезы большая дружная семья, лилось вино, надламывался мамин хинкал, капал с сочным кусков баранины расплавленный сладкий жир, теперь было пусто, лежало холодное солнце цвета льда и не было слышно родных голосов…Из сокровенных глубин памяти возникло новое мгновенное видение. Гибкие, быстрые девушки в долгополых аварских платьях танцуют на изумрудной траве, волнуются их парчовые платки и чёрные длинные косы. Ослепительная, солнечная, в алмазных снегах вершина, и он, мальчик в каракулевой шапочке, стоит у родной сакли среди горячего света, влажного сверкания, смотрит на каменную твердыню, над которой ветер сносит в бездну, вернувшуюся к своим птенцам орлицу.

Щемящие сердце воспоминания зажигали в нём эти видения, и он сладко дремал, бесконечно благодарный этим волшебным минутам, в полной их власти, утратив волю и имя, как вдруг…Будто зло брошенный камень в стекло!

Перед мысленным взором чёрным вихрем прокатилось пламя и, как взрыв, разлетелось клочьями жидкого огня. Каштановые волосы телеведущей Сорокиной рассыпались поверх алой, как кровь, повязки, а её миндалевидные глаза на скованном напряжением лице – как рюмки с коньяком, были полны нервной возбуждённой радости. Она буквально затекала, сочилась ядом, как девка под мужиком, в адрес военных России. Рука с протянутым микрофоном указывала на экран, на котором пуржили кадры фронтовой хроники 1995 года – первой чеченской кампании под броским названием «Жестокие звёздные войны».