Нина Колядина - Гайда!

Супругов звали Афанасий Тихонович и Варвара Ивановна. Муж всю жизнь столярничал, так что им с Петром Исидоровичем было что обсудить – кроме текущих событий, разумеется. Варвара Ивановна нигде не работала – занималась хозяйством и воспитывала детей, которые теперь уже жили отдельно от родителей. Афанасий Тихонович свое дело знал – сработанные его руками двери, ворота, наличники не только Большую Кочетовку украшали, но и почти все улицы в округе. Трудился в поте лица, пока здоровье позволяло. Потом, когда силы поубавились, все реже и реже брался за рубанок. А чтобы достатка в доме было побольше, одну из комнат решили сдавать.

– Проходи, Аркашенька, проходи! – засуетилась Варвара Ивановна. – Мы тебя в окошко увидали. Папа твой говорил, что ты приедешь. Надеялся, что сам тебя встретит на станции, да, видно, не получилось. Больно занят он сейчас, целыми днями где-то пропадает, измотался совсем.

– Еще бы не измотаться! – вторил супруге Афанасий Тихонович. – С утра до вечера работает. Вот даже тебя не смог встретить.

Через несколько минут Аркадий, досыта наевшись вареной картошки с солеными огурцами и хлебом, выпив две чашки чаю с сахаром, поблагодарил хозяев дома за угощение и спросил, где сейчас может быть его отец и можно ли его найти.

– Ууу! – прогудел Афанасий Тихонович. – Разве его в таком бедламе отыщешь! Видел, небось, что в городе делается. Иди в его комнату, отдохни с дороги, а там уж он и сам подоспеет.

Согласившись со стариками, что лучше подождать Петра Исидоровича дома, Аркадий хотел было поспать часок-другой на отцовской постели, но, войдя в папину комнату, понял, что уснуть сейчас вряд ли получится. Сначала его растревожил запах любимого отцовского табака, которым успела пропитаться небольшая, уютная, обставленная скромной мебелью комната. Потом он растрогался при виде опрятно – без единой морщинки – заправленной кровати, одежды, аккуратно развешенной на стуле и на прибитой к стене вешалке, книг, ровной стопочкой сложенных на идеально чистом столе.

«Вот такой у нас папочка! – с нежностью подумал об отце Аркаша. – Главное его правило – что бы ни случилось, порядок должен быть во всем!»

Он сел на приставленный к столу деревянный стул с красивой резной спинкой – наверняка работа Афанасия Тихоновича – и, взяв одну из лежавших на столешнице книг, вслух прочитал название известного романа Бальзака: «Eugènie Grandet». Книга была на французском. Аркаша открыл первую страницу и… не смог перевести ни одного абзаца. Пытаясь сообразить, почему ему это не удалось – то ли настроение не то, то ли язык Бальзака у них в реальном преподают «pas très bon» / 2 /, – вернул «Евгению…» на место и подумал:

«Папочка говорил, что все свободное время проводит за чтением. И не только книг – наши письма по несколько раз перечитывает. И мои, и девочек. Раньше, наверное, и мамины каждый день читал…»

Настроение у Аркадия испортилось окончательно. На душе стало хуже, чем тогда, когда он в одиночестве стоял на опустевшем перроне и, так и не дождавшись отца, без него отправился по знакомому адресу. Радушный прием хозяев дома заставил его отвлечься от тревожных мыслей, но, как оказалось, ненадолго. Стоило ему вспомнить про мать, и тревога вновь появилась в сердце.

«Хоть бы папочка поскорее пришел, – подумал Аркаша. – Поговорили бы обо всем. Решили бы, как нам всем дальше жить. Может, все еще и наладится…»

Он сложил на столе руки, как делал это восьмилетним мальчиком еще в приготовительной школе, и положил на них голову. Мысли в ней крутились не самые радужные…

То, что между родителями происходит что-то неладное, он понял еще зимой. А может, все началось даже раньше – в конце осени. Просто сначала он этого не замечал. Правда, когда в октябре к ним приезжал Кузьма Васильевич от папы, удивился, что мама не выразила такого восторга, как он и Таля. Олю и Катю Аркаша в расчет не брал – они еще маленькие. Даже тетя всплакнула от радости. А вот мама почему-то особого волнения не проявила. Они с Талей, которая тоже это заметила, списали все на мамину занятость на работе, на усталость да на ее обычную сдержанность.

Потом брат с сестрой стали замечать, что у Натальи Аркадьевны меняется характер: обычно строгая, требовательная к детям, она становилась все более равнодушной, порой даже безучастной и к ним, и ко всему, что происходило вокруг. Даже Аркашу перестала ругать, когда он начал пропускать занятия в училище. Нет, конечно, причины на то у него были уважительные: то в Совет надо зайти, то в большевистский клуб, то в редакцию «Молота», но никаких объяснений от сына мать даже не требовала, чего раньше и представить было невозможно.

– Адик, посмотри сюда, – сказала как-то Таля, протягивая брату исписанный знакомым почерком листок бумаги.

– Ну, смотрю. Это папино письмо. Ты хочешь, чтобы я его прочитал? – удивился Аркадий. – Ты ведь мне его уже показывала.

– Адик, посмотри еще раз! – не отставала девочка. – Обрати внимание на последние строчки!

Аркаша взял листок и вслух прочитал:

– «Крепко целую тебя, моя дочурка. Поцелуй за меня Адю, Олю и Катю, а также тетю».

– Ну, и чего тебе тут не ясно? – начал было возмущаться Аркаша, но осекся, так и не произнеся больше ни единого слова.

– Ясно? – тихо спросила брата Таля.

– Ясно, – ответил тот. – Ясно, что маму он уже не целует. Раньше никогда такого не было.

Какое-то время оба в растерянности молчали. Потом Аркаша посмотрел в глаза сестры – такие же светлые, как у него самого и у их отца, – и твердым голосом произнес:

– Не знаю, чем все это кончится. Но в одном я уверен точно – папа ни в чем не виноват!

Лицо девочки нахмурилось, тонкие, цвета спелой пшеницы брови сошлись на переносице, губы начали нервно подергиваться.

– Никогда ее не прощу! – воскликнула Таля.

По ее щекам покатились крупные слезы…

«Ну почему, почему все это происходит с нами? Ведь нам было так хорошо всем вместе, пока папа не ушел на фронт! – предавался размышлениям Аркаша, не замечая, что рукава рубашки, на которых лежит его голова, постепенно становятся мокрыми. – Неужели эта проклятая война во всем виновата? А может, дело вовсе не в ней, а в чем-то другом? Тогда в чем?»

Его веки начали слипаться, и Аркаша подумал о том, что надо бы все же перебраться из-за стола на папину кровать и как следует выспаться. В поезде он почти не спал. Состав несколько раз останавливался на разных станциях, одни пассажиры выходили из вагона, другие заходили в него, шебуршали, раскладывая свои вещи, громко разговаривали, курили. Где-то плакал ребенок.

Аркаша хотел подняться со стула, чтобы лечь в постель, но не смог пошевелить ни рукой, ни ногой. Ему почему-то показалось, что детский плач становится все громче и громче, и вот уже возле его уха раздается оглушительное «уа, уа, уа…»