Наталья Навина - Последние Каролинги – 2

От этой догадки стало ему совсем худо. Позади затопали чьи-то тяжелые шаги. Альберик обернулся и увидел Авеля.

– Эй, приор! Ты куда это стопы свои направил?

– К себе в монастырь.

Альберик, прикинув дорогу до монастыря и побуждаемый желанием излить кому-то душу, предложил:

– Давай, я тебя провожу. Ночь уже, а обитель-то твоя на окраине… в одиночку ходить небезопасно!

Поначалу Альберик приказал было своему слуге спешиться, чтобы посадить Авеля на его коня, но приор отговорился привычкой ходить пешком и пристроился рядом со стременем сеньера Верринского. Альберик не сразу заговорил с ним. Глядя сверху вниз на тонзуру бывшего школяра, он впервые пожалел, что Авель таков, каков он есть. Если бы он был не просто псом короля, но и в самом деле, а не только по имени, его духовником! Если бы у него было хоть какое-нибудь влияние на Эда! Но понемногу язык у него развязался – слишком уж накипело – и он выложил Авелю все, что накопилось на душе. Авель внимал ему, вскинув голову, как будто от этого он мог лучше слышать. На его простодушной физиономии, белевшей в ночном сумраке, все больше проступало изумление.

– Послушай, брат, это же полное сумасшествие! Это… я даже не знаю, как сказать. Помнишь Альбоина? Так Эд поступает еще хуже. Эта посмертная верность доведет его до гибели, может, и не так быстро, как удар мечом, но гораздо вернее!

– «Что Бог соединил, люди да не разъединят», – пробормотал Авель.

– Да брось ты эти свои монашеские бредни! Пусть так говорится, но ты же, приор, живой человек, и должен понимать, что в жизни все по-другому! Разъединяют, за милую душу, и снова соединяют… Я сам человек семейный и утверждаю, что добрый христианский брак – это хорошо и угодно Богу, но это… это уже идолопоклонство какое-то!

Не умея возразить, Авель не ответил.

Альберик продолжал:

– Знаешь, что я тебе скажу? Только не пойми меня превратно… я был предан королеве не меньше твоего… а может, и побольше, если вспомнить наши школьные года – только скажи мне, что это не так! И уж конечно, не меньше твоего сожалел о ее гибели. Но сейчас я думаю: несчастье именно в том, что королева была умна, отважна и благородна… именно в ее безупречности! Если бы она была хуже, он бы не так по ней убивался. Или, скажем, так – после свадьбы ее жизнь была у всех на виду, и даже враги не могли сказать о ней худого. Но если бы в ее прошлом оказалось бы какое-нибудь темное пятно… нечто дурное, способное бросить тень на ее память… может, он нашел бы в себе силы отступиться от верности этой памяти!

Зубы Авеля клацнули, как у пса, ловящего муху. Альберик жестом предупредил готовые вырваться у приора проклятия.

– Да погоди ты! Если она сейчас на том свете меня слышит, то, уверен, кивает в знак согласия. Потому что понимает – я прав! Потому что – уж настолько-то я ее знал – она не захотела бы гибели ни мужу своему, ни королевству!

Неожиданный порыв Альберика быстро угас. А впереди уже выступали, темные во тьме, стены обители святого Медарда.

– Эх, да что гадать – «если бы, если бы»! Всегда я ругал такие разговоры, а тут сам заладил. Не было этого. Не было, и все, так нечего и придумывать. Ну ладно, доставил я тебя к братии твоей в целости и сохранности. Бывай здоров, приор, а я возвращаюсь на подворье. Напьюсь я сегодня, вот что.

Приор Горнульф воротился в монастырь как раз к повечерию, но служба прошла для него, как во сне. Он никак не мог заставить себя отойти умом от всего, что наговорил Альберик. Ибо в отличие от последнего, услышанное было для него совершенно внове. Будучи монахом, он никогда не заботился о таких делах, как вопрос престолонаследования, а уж о браке-то знал только то, что на сей счет сказано в Святом Писании. Наоборот, до сегодняшнего вечера он считал поведение Эда совершенно правильным, а отчего там происходят бунты и мятежи – не его ума дело. Его дело, как королевского духовника – молиться за короля и заботиться о спасении его души. А то, что душа Эда не окончательно погибла для церкви, получало свидетельство в щедрых вкладах и земельных пожалованиях монастырю, где были похоронены его «безвременно умершая возлюбленная супруга и единственный сын. Это свидетельствовало также и в пользу того, что Эд, каким бы грешником он ни был, все же верит в жизнь вечную и надеется после смерти встретиться с теми, кого потерял. А в остальном все просто. Как сказал апостол: «Соединен ли ты с женою? не ищи развода. Остался ли без жены? не ищи жены.»

Но оказалось, что все совсем не так просто, как он полагал. Альберик поломал привычную картину, и от этого было больно и неудобно. После службы он направился к себе. Фарисей не был в церкви – спал, наверное. В последний год он все чаще заменял вконец одряхлевшего привратника, но нынче вечером у ворот был старик. Оно и к лучшему. Сейчас Авелю не хотелось с ним разговаривать. В свое время, когда Фарисей вновь возвратился в монастырь, Авель попытался было повести с ним речь об ударе, постигшем короля, но в ответ получил лишь невразумительную фразу: «Ему Бог дал шесть лет, а мне – два месяца». И хотя Фарисей, несомненно, понимал в мирских делах лучше него, Авель решил, что советоваться с ним не будет. Да. Не будет.

Он вернулся к себе. Проживал он в той же келье, в которую вселился после пострижения, а не в приорских покоях, отданных им под новое помещение для лечебницы – старое сильно обветшало. Его тогда сильно восхваляли за скромность и благочестие, и это еще усиливало неловкость, а именно из-за этого чувства, и не по скромности, отказался он от приорских покоев. Он стал приором, будучи совсем молодым, и при всей своей простоте сознавал, что его избрали на этот пост не по личным заслугам, а потому как было известно, что он находится под покровительством королевской семьи. И уж тем паче негодно было требовать себе отдельных покоев теперь, когда он большею частью жил во дворце.

В темноте Авель добрел до постели, сел на соломенный тюфяк. Несмотря на то, что голова от тягостных мыслей по-прежнему шла кругом, он чувствовал, что вряд ли уснет сегодня. Нечто в услышанном грызло его, не давало покоя.

«Идолопоклонство», – сказал Альберик.

А написано: «Не будьте идолопоклонниками». А также: «Убегайте идолослужения».

Нет, дело не в этом. Что-то другое… более важное.

Он привычно вытащил из-за пазухи фортунатову Псалтирь – движение, не имеющее никакого практического смысла. Хотя теперь он не испытывал затруднения в чтении и книги у него водились, эта Псалтирь была для него скорее символом, да и главные богослужебные тексты от частого повторения он знал наизусть.

В темноте блеснул блик света. Перед ним стоял мальчик со светильником в руках.

– Отец приор! Покорно прошу прощения за то, что потревожил вас… Отец келарь послал меня зажигать свечи в церковь, я шел и увидел, что дверь открыта, а вы сидите во мраке с книгой…