Иван Наживин - Иудей

Очень рано начались в общинке всякие распри. Сперва вспыхнули столкновения между иудеями-иерусалимцами, которые никогда не покидали родной страны, говорили по-арамейски и были верны заветам дедов, и иудеями-эллинистами, которые говорили на тогдашнем мировом языке, по-эллински, и стояли очень далеко от строгой фарисейской законности. Они даже имена свои коверкали на иноземный лад: Иешуа был, например, у них Язоном… Закон был для них смягчён, а иногда и совсем отменён аллегорическим толкованием. Они легче воспринимали те новые веяния, которые выдавались за учение погибшего рабби. Но правоверные не любили их, и один из вожаков эллинистов, Стефан, был даже замучен. Под влиянием этого удара общинка временно, из страха гонений, вся разбежалась, но всюду, куда они бежали, они несли с собой новое слово и вербовали верующих…

Потом большую волну поднял Варнава с учеником своим Павлом. Варнава в вере был горяч. Он продал свою землю и вырученные деньги принёс и положил к ногам апостолов — на нужды бедных… Оба с Павлом были новаторами, революционерами. Они — когда вдали от Иерусалима — открыто проповедовали, что старый закон уничтожен, а на его место поставлена Христом свобода. «Если законом оправдание, — говорили они, — то Христос напрасно умер». Одно время к ним примкнул было даже Пётр, но затем перепугался их новшеств, а в особенности свободного общения с необрезанными и от всего хмуро устранился: бедная старая голова его не вмещала в себе всего этого кипения новых мыслей и устремлений, и он часто тосковал о своей старой капернаумской жизни, где все было так тихо, ясно и мило сердцу…

Дела молодой общинки подвигались вперёд совсем слабо, а на глазах их стояла громада храма, которая без слов говорила им, как сильна твердыня старого иудаизма и как мало боится она их. После разрушения города Помпеем лет сто тому назад Иерусалим снова стал богатым городом с двумястами тысяч населения. Но своё значение и силы он черпал уже не от торговли и военной силы, как встарь, а исключительно от храма Иеговы. Каждый иудей, где бы он ни жил, должен был ежегодно вносить в сокровищницу храма две драхмы. Кроме того, в храм притекали со всех сторон и добровольные пожертвования. Затем каждый правоверный иудей должен был хоть раз в жизни совершить паломничество в храм с соответствующими дарами. На счёт культа жило прямо или косвенно в Иерусалиме, как и около Артемиды Эфесской, бесчисленное множество людей: священство — в Иерусалиме было около двух с половиной тысяч священников, — книжники, менялы, ремесленники, а также крестьяне и галилейские рыболовы, которые находили в Иерусалиме прекрасный сбыт для рыбы, мёда, коз, пшеницы, овец и прочего.

Выгоды этого предприятия обратили на себя внимание многих. Так, некто Ониас, сын иудейского первосвященника, построил в Египте при помощи царя Птоломея Филадельфа храм Иеговы: царь надеялся, что иудеи — их Александр Македонский выселил в Египет в большом числе — будут ему при храме ещё вернее. Но дело не пошло. Несравненно неприятнее для иерусалимцев было соперничество храма, выстроенного в Самарии, на горе Гаризим, сектой самарян ещё при Александре Македонском. Но и сихемский храм соперничать с иерусалимским не мог: в Иерусалиме за храмом стояла многовековая традиция…

И под сенью древнего храма, в самом сердце иудаизма, маленькая общинка усердно разрабатывала основы своей как будто старой, но как будто и новой веры, шла вперёд ощупью и все, что в тёмных усилиях своих, с великими на все стороны спорами находила, то выдавала — так ей самой казалось — за слово Божие…

…Как всегда, собрались во дворе дома Иакова, у Рыбных ворот, под старым орехом. Солнце склонялось уже к закату, и вся золотая была земля. Город шумел ровным, как море, шумом. Иаков, закрыв глаза, сидел на камне, а остальные — собралось человек двадцать — расположились кружком на тёплой земле. Пётр был задумчив и лицо его — он очень постарел — было утомлено и грустно: нет, не вернётся, знать, доброе старое время!..

— Так привязались, что едва отбился, — рассказывал один из верных, нестарый человек с лицом аскета и буйными, грубыми волосами. — Ежели, кричат, был он Мессией, так как же принял он такое страдание? А я говорю — так, бывало, Варнава говаривал, — что для того-де и пострадал он, и всякое поношение принял, чтобы быть потом наиболее прославленным. Невинный, он принял на себя наши грехи и страданиями своими искупил их…

Иаков с усилием двигал своими кустистыми бровями. Он не любил эти мудрствования и был не способен к ним. Пётр в молчании печально дивился, как разрастается вокруг слова милого рабби чертополох этот: ведь никогда ничего подобного рабби не говорил! Откуда же берут они все это? А они брали со всех сторон, часто даже от врагов. Часто в спорах враги открывали им какую-нибудь новую точку зрения в деле, новую подробность, которая им приходилась по сердцу, и они быстро схватывали добычу, делали её своей и были вполне убеждены, что они сами это нашли, что это им самим открылось. Так бывает во всех умственных течениях, и, странное дело, до сих пор люди не замечают, что всякая «истина» их создаётся общими усилиями, как её друзей, так и врагов…

— И опять пристали: так что же, нужен старый закон или не нужен? — продолжал тот. — Нужен, говорю. Но закон, говорю, дан совсем не для того, чтобы он был исполнен, а, напротив, чтобы его неисполнимостью вызвать в людях горячее желание скорейшего пришествия Спасителя. Закон нужен для того, чтобы он подготовил людей к принятию Мессии. Павел говорит верно: в костылях закона верным нужды нет, они свободны…

По собранию прошло движение: это было больным местом в Иерусалиме. Упоминание имени ненавистного Павла было тут бестактностью. Недавно приходившие из Галатии братья с великой обидой и негодованием рассказывали, как зло выступал там Павел против иерусалимских старцев. Он ядовито обзывал их высшими апостолами, сравнивал их со змеем, прельстившим Еву, называл врагами Божиими… И Пётр, тоже там бывший, с печалью подтвердил все это…

— Так пусть тогда он начисто и раз навсегда объяснит нам, — вдруг густо покраснев, проговорил Иаков, — зачем же он даёт верным священные книги иудеев, если Спаситель наш отменил их? Ага!.. Запутался, а других вести хочет… Ему бы набрать побольше сообщников вокруг себя, а там хоть трава не расти. И вот попустил же Господь, чтобы в нашу среду вторгся этот старый гонитель наш!..

И он, скорбно вздохнув, с упрёком взглянул в небо.

Рассказчик, поняв, что он попал не в тон, — он был из Антиохии и в среде верных человек новый — смутился…

И все с ожесточением выступили против Павла. Иаков молчал и все значительно поводил бровями. Он не любил таких споров и разговоров. Но чего надо держаться, он и сам в глубине души не знал. Иногда учение погибшего брата его представлялось так, иногда иначе, и нельзя было понять, где правда. Даже сам образ брата — в глубине души Иаков как-то не мог хорошенько поверить, что он был в самом деле Мессия, Спаситель, — становился все более и более смутен и противоречив, и никак нельзя было отделить уже в нем правду от непрерывно растущей легенды…