Иван Наживин - Софисты

— Да, Сократ… — отвечал Главкон.

— Прекрасное дело!.. — кивнул головой Сократ. — Ты получишь возможность достигать того, чего ты хочешь, будешь в состоянии оказывать услуги своим друзьям, возвысишь отцовский дом, прославишь отечество, как Фемистокл, станешь известен даже и среди варваров. Но раз ты желаешь почестей от государства, ты должен, понятно, оказать ему услуги?

— Разумеется… — улыбнулся Главкон.

— Так с чего же ты начнешь?..

Главкон молчал, как бы соображая, с чего ему в самом деле начинать. Сократ добродушно пришел ему на помощь.

— Вероятно, ты захочешь прежде всего обогатить казну отечества: как ты знаешь, она у нас в очень печальном состоянии… Значит, надо будет прежде всего открыть новые источники доходов. Конечно, ты уже обдумал, какие именно?

— Нет, об этом я не подумал… — смущенно улыбнулся Главкон.

— Но если ты на это не обратил еще внимания, то, конечно, ты имеешь представление о расходах города и лишние уничтожишь…

— Нет, этим вопросом, Сократ, я не интересовался. Но я думаю, что государство может обогащаться за счет неприятеля…

— Если оно сильнее его, да. Но когда слабее, то оно может понести большие потери, как это у нас было в Сицилии. Следовательно, кто желает вести войну, то он должен прежде всего учесть силы противников. И свои, понятно. Так вот и расскажи нам о морских и сухопутных силах Афин.

— Клянусь Зевсом, я не могу сказать тебе этого так, на память.

— Так принеси твои записи. Мы с удовольствием ознакомимся с ними…

— Нет, у меня нет и записей…

— Жаль. Тогда мы пока подождем говорить о войне. Вполне возможно, что ты не успел еще ознакомиться с таким огромным предметом, как управление государством. Но я думаю, что тебе хорошо известно, сколько потребуется нам людей для крепостных гарнизонов?

— Нет, Сократ. Но по моему мнению, надо уничтожить все гарнизоны, потому что они только разоряют свою собственную страну и к тому же и плохо охраняют ее… — решительно хмуря брови, сказал Главкон.

— Ты сам видел это или только слышал, что гарнизоны плохо охраняют страну?

— Я это предполагаю.

— Тогда будем рассуждать об этом потом, когда узнаем все достоверно. Я знаю, что ты не был еще в серебряных рудниках, но, может быть, ты скажешь, почему добыча серебра у нас уменьшается…

— Нет, ничего определенного по этому делу я сказать тебе не могу.

— Это вполне извинительно: местность там, говорят, очень нездоровая… — кивнул одобрительно головой Сократ. — Но я думаю, тебе известно, сколько времени могут прокормиться теперь Афины своим собственным хлебом. Ведь и собственного дома нельзя устроить хорошо, если не знаешь всего, что для него требуется, и если вовремя не позаботишься о том, чтобы все у тебя было вовремя заготовлено. Афины состоят из десяти тысяч домов, и трудно разом озаботиться о таком количестве семейств, но почему же сначала не устроить — ну, хотя бы дом твоего дяди?..

— Я, пожалуй, мог бы помочь дяде, но он не хочет меня слушать…

— Так ты, — воскликнул вдруг Сократ, — не имея сил склонить к повиновению себе дядю, думаешь, что ты будешь в состоянии побудить к послушанию всех афинян с твоим дядей включительно?!. Да, мой милый Главкон, из нашей беседы можно заключить только одно: сперва надо тебе поучиться, не так ли?.. Это как раз то, что я, старик, с моими молодыми друзьями и делаем. Мы будем рады, если ты присоединишься к нам… [28]

— Но с величайшей радостью, любезный Сократ… — воскликнул Главкон. — Эта встреча совсем не случайна: я как раз искал тебя… Но смотрите, — вдруг воскликнул он, указывая на облачко, которое неслось в вечереющем небе. — Можно подумать, что это летит там на своих крыльях Икар… Правда, похоже?..

— А в самом деле… — воскликнули все и долго любовались тающим среди вечернего сияния облачком.

А Сократу опять невольно вспомнился — от этого образа он никак не мог отделаться — иудейский софист, которого за его добро люди распилили пополам. И он тихонько вздохнул… Так же, в ужасных истязаниях, погиб и его учитель Зенон. Нет, слишком часто напоминать об этом молодежи не следует…

— А что слышно о нашем милом Дорионе? — спросил он, чтобы переменить разговор.

— Ничего не слышно… — отвечали голоса. — Он замолчал совсем. Но Антисфену он как-то прислал послание, что, если в Афинах на людей косятся за то, что они — как мы вот — много говорят, то там, на Милосе, стали коситься на него за то, что он что-то очень уж молчит!..

Нежный образ Икара в глубине неба уже рассеялся…

Афинская демократия шумно разваливалась: демократии даже разваливаться не умеют иначе, как очень шумно: всем, всем, что называется… Олигархи подымали голову: вот они уж так наведут порядки!.. Главной пружиной у них был Антифон, один из тех софистов, которые на тысячелетия вперед бросили на этот светлый титул грязную тень. Антифон начал свое ученое и публицистическое поприще еще в Коринфе с того, что сидя в своей лавчонке, — он торговал старым тряпьем — он начал преподавать желающим и утешения философии. Дело, однако, не пошло: хорошенькие жрицы Афродиты Пандемосской продавали эти утешения скорбящим с несравненно большим успехом. Он переселился в Афины, ville Lumiйre, как говорится, и там, несмотря на явное перепроизводство мудрости, он почему-то вскоре приобрел большую известность: к нему приходили учиться не только желторотые, но уже и настоящие ораторы. Антифон был метафизик, моралист, геометр, физик, писатель, логограф — составитель речей для подсудимых и политических недотеп — и прохвост. Его услугами по части логографии пользовался и богатый Феник по безграмотности, и даже Фарсогор по лени. С большой пользой — для себя — занимался Антифон также толкованием снов и примет. Он написал книги «Искусство утешений» и «О согласии». В последней он бичевал с великим рвением эгоизм, слабохарактерность, анархию, «это величайшее из зол человеческих», и с жаром превозносил власть над собой, мощь воспитания и другие хорошие вещи. А потом громыхнул он и книгой, которую назвал «Истина» — не менее и не более. Иногда и ему удавались остренькие словечки. Так это он отметил, что «люди не любят чтить кого бы то ни было: они боятся этим уронить свое достоинство».

Его союзники, аристократы и богачи, начали террором: убили Андрокла, которого они считали столпом демократии, а Алкивиад ненавидел как будто бы главного виновника всех своих поражений… Демократия чувствовала себя неловко. На место отошедшего в сторону Алкивиада стал Фриник, человек для дела весьма ценный. В центре всех забот новых опекунов стоял вопрос: где взять денег? Или, точнее, как перехватить персидское золото, которое текло в Спарту? Но это говорила зависть: золота у Спарты было так мало, что стали опасаться, что Астиох, ее главнокомандующий, даст или сумасшедшую битву, чтобы выйти из дурацкого положения, или просто бросится грабить персидские владения. Тиссаферн со страху решил заключить со Спартой новый договор, то есть «клочок папируса»: он обещал платить жалование морякам на действительной службе, — пока из Финикии не подойдет флот Его Величества — а Спарта подтверждает греческие города по побережью за Персией. Настроение моряков поднялось, — пятиалтынный в сутки!.. — намечались уже военные выступления против ненавистных Афин, но тут вдруг в Афинах уже открыто вспыхнул олигархический переворот: у власти стали люди состоятельные, а чтобы им было поспокойнее, был учрежден совет четырехсот… офицеров.